повесть До-мажор

[олдшуз]

Глава четвёртая


Я - «жаворонок». А «жаворонки» встают рано, легко и очень заметно для окружающих. Сразу начинают хлопотливо чистить пёрышки, трещать крыльями и щебетать утреннюю песнь. До десяти часов утра я успела переделать кучу дел. Успела своими звонками перебудить всех родственников и сообщить им, что я, по-прежнему, существую на белом свете, что прыщ на носу здорово уменьшился, и что мамины пирожки-котлеты, все до единой, превратились в энергию, которой теперь хватит, чтобы растопить Антарктиду.
Закончив терзать сонную родню, я принялась обновлять репертуар. К русским песням я нет-нет подмешиваю французские, так как французский прононс осваивала ещё в школе. Причём заметила, что если грамотно чередовать песни Франции и России, это очень благотворно сказывается на заработке. Английский язык я не использую вообще, потому что на нём не поют, разве что, бродячие собаки.
Без малого два часа я грассировала, тянула носовые насморочные гласные, пытаясь соорудить из себя миниатюрную роковую женщину и великую француженку Эдит Пиаф - «воробушка» с голосом простуженного ангела.
За это время дважды звонил Тимур и один раз - Вадим. Господи, как же хорошо, что есть такая возможность нажатием одной кнопочки показывать людям, что я в них не нуждаюсь! Понятно же было, что один хотел завладеть моими деньгами, а другой - моим телом. Фиг вам! Катя Пуаре служит святому искусству улиц и никому не позволит подлые выползы в сторону её заработка и, уж тем более, в сторону ея белого невинного тела! Деньги я могу, конечно, отдать в обмен, к примеру, на молочные сосиски, но уж тело - только в обмен на большую любовь. Так что, как поёт Николай наш Носков:

… - А на троне высоком Царица-любовь,
А на меньшее я не согласен…


Я открыла кофр, чтобы поменять изношенные струны на подарок тётки Анжелы и... о, боже! Как же я могла забыть? Кровь, деньги и салфеточный позор! Воистину, способность забывать негатив помогает выживать бродячему музыканту на пути от родного дома к Чёрному синему морю, от русских романсов к инструментальной музыке и от молочных сосисок к высокой любви.
Денег оказалось немало. Две с половиною тысячи российских дублонов! Серьёзная сумма. Это уже попахивало грязным намёком. О, мать моя и стандартный блюзовый квадрат! Ещё один кандидат на моё тело. Кандидат с нулевыми шансами. Лучше уж стать мадам Семинихиной. Господи, пронеси!

В виду того, что городская площадь, как место приличного заработка, потеряла для меня всякую привлекательность, я направилась в городской парк. Гугл позиционировал его, как одно из самых зелёных и красивых мест города, с аттракционами, скейтпарком и светомузыкальным плоскостным фонтаном. На деле же, все его достоинства перечёркивались для меня всего одной-единственной характеристикой. В парке гремела музыка российских композиторов. Какой-то местный бравый культуртрегер решил, что граждане должны отдыхать под попсовые вопли, а не под интимный вокал уличного музыканта.
Я уныло продефилировала мимо аттракционов (стандартный набор из крашенного крутящегося и качающегося железа) и мимо светомузыкального плоскостного фонтана ( наглухо замощённая площадка с бесполезно бьющей из-под дорожной плитки водой. Например, в Нигерии, где вода в страшном дефиците и питьевой считается даже из луж, за такое сооружение, автора забили бы камнями).
Парк был проходной. По его главной аллее можно было попасть из многоэтажного спального района на центральный рынок. Поэтому, в отличии от тенистых закоулков, по центральной аллее бойко сновали горожане, и это представляло для меня ценность. Тем более, что на выходе из парка, куда я уже подошла, музыка звучала не так уж и громко.
После часа работы в моём кофре оказалось рублей сто, не больше. Место оказалось тухлым, прохожие все, как один, куда-то спешили и кидали вовсе не деньги, а настороженные взгляды. Как будто вместо гитары на моей шее висел ручной пулемёт. Я уже решила менять место, как раздался вызов. Звонил Тимур.

- Да? - сказала я раздражённо, чуть ли не зло.
- Привет! Что скрываешься? Обиделась? - донеслось из смартфона.
- А что должна была?
- Ну-у-у… я думал, ты более стрессоустойчива.
- Интересная мысль. А может я должна ещё и стены взглядом прожигать? - ядовито предположила я и добавила - Ладно, это всё неважно. Я уже по М4 еду, так что не мешай.
- И куда путь держишь, если не секрет?
- Куда - по-китайски, трусы! В Лапецк!
- Ну тогда, счастливого пути! - пожелал мне Тимур из динамика смартфона, и одновременно появляясь у меня из-за спины.
Я чуть не выронила смартфон и с трудом выдавила:

- Очень эффектно... Как ты меня нашёл? Ты что за мной следишь?

Тимур усмехнулся. Он был невыносимо красив, самоуверен и, в то же время, вызывал невероятное раздражение. Я с интересом прислушивалась к себе. Что это - моё очередное разочарование в человеке? Или обида за вчерашний трэш в кафе и банальное «от любви до ненависти один шаг»?

- У нас город небольшой. - сказал он назидательно. - И мест где можно встать попеть - всего три. Городская площадь. - стал загибать он свои длинные музыкальные пальцы. - Сквер возле химического института на Комсомольском проспекте и, собственно, здесь, в парке.
- Понятно. Так что вам от меня нужно господин Герцони? Деньги?
- Какие деньги? - удивился он.
- А из зелёного ведра. - ехидно подсказала я. - Ведь тебе в красное полведра денег накидали, и по условиям поединка я должна была посыпать голову пеплом.
- А-а-а… вон оно что. Тогда ты ничего не поняла. Наоборот, это я тебе должен. Договор был на косарь плюс, что накидают. А про вёдра я болтал чисто на публику. Так что не парься. На держи свою тысячу и спасибо, что подыграла. Не ожидал, что так круто выйдет.
Я опешила. Что за неожиданные ходы? Чего он добивается? Но Тимур мне быстро всё растолковал.
- Ну, что ты хочешь? Городок провинциальный и традиция вечерних посиделок в кафе у населения отсутствует. Оно лучше будет торчать на своей кухне и растворимый хлебать в гордом одиночестве. Вопрос: как выманить горожан из веками налаженного досуга? Нужен хайп. Первой «дезой», которую я запустил в соцсетях, была байка про наркотики. Будто я их бадяжу в эспрессо. В результате, весь город ломился к нам две недели подряд. Потом ажиотаж спал, и я запустил вторую «дезу» о том, что я «голубой». Месяц, представляешь, целый месяц все ходили смотреть на цыгана-гея. И вот уже неделя, как работаю в убыток. А тут ты так удачно нарисовалась. - Тимур махнул своими ресницами и погладил меня взглядом. Я вздрогнула. Нет, это точно какой-то цыганский гипноз. Вот же гад! Опять он меня вяжет, как паук муху. Ему явно что-то от меня надо. К Бетховену не ходи! Иначе какого до-мажора меня по городу искать? Чтобы косарь отдать?
- Короче, грех было не воспользоваться. Извини. - Тимур покаянно опустил голову. И тут же спохватился. - Но такую негативную реакцию зрителей я не планировал. Это ты уже сама постаралась. Да и брат там появился случайно. Зато получилось круто! Теперь до августа разговоров хватит.
- Да-а… Нелегко приходится владельцам кафе. - неопределённо сказала я, неловко вертя в руке тысячную бумажку. - Прям не бизнес, а какое-то творчество… сплошной креатив.
- И не говори. - обрадовался он. - Хоть в ГИТИС поступай на режиссёрский. - и тут же стал серьёзным. - Слушай, у меня к тебе ещё одно предложение.
- Что ещё такое? - возмутилась я. - Опять зелёное ведро полное салфеток? Не-е-ет!.. С меня хватит!
- Ну, а что? Нормальная же фишка. Работает, как бошевская кофемашина.
- Нет, нет, нет… - замотала я головой. - И не проси!

Он посмотрел на меня с нескрываемым интересом, как смотрят в кунсткамере на заспиртованного младенца и вкрадчиво заговорил:
- Ну, надо же!.. Какие мы нежные. Любим, чтобы всё время по шёрстке, а против шёрстки не любим. А кто недавно рвался вырабатывать железный характер, чтобы бороться за место под солнышком в мире тотального потребления? А ты в курсе, что развитие нейронных связей в мозге происходит только при негативных сценариях? Да ты за вчерашний вечер выросла на целую голову, как исполнитель, как личность, как будущая чья-то жена и чья-то мать. - он с укоризной покачал своей красивой головой и добавил: - Это только за счёт меня ты будешь теперь несгибаемая и твёрдая, как скала, как памятник, как гипсовая женщина с веслом! И, вообще, если разобраться, это ты мне должна платить за эти испытания...

Его несло. Словоблуд он был, конечно, неплохой. Но я уже слышала точно такой пламенный бред, только в ещё более захватывающем исполнении. От своего отца. Когда надо было, к примеру, прополоть грядку моркови на огороде или выдоить наших коз - Белку и Стрелку. Тот ещё хитрец, увязывающий развитие сети нейронных связей с козьим выменем.

Ну, конечно, я согласилась. А кто не согласился бы? Сногсшибательной красоты парень - умный, напористый и предприимчивый - битый час уламывает вас немножко повыделываться перед неблагодарной публикой. Подумаешь, испытание какое. Да я за один только мах его чёрных ресниц, за один его жгучий взгляд готова от неблагодарной публики принять не только град из смятых салфеток, но и аутодафе на городской площади! Вот так! Тем более, что мой Акакий пока помалкивал. В тряпочку!


(с)олдшуз

[олдшуз]

До-мажор


Красивый Тимур уходил от меня по аллее, как великолепный круизный лайнер от случайной пристани. Ревела медь духового оркестра, опытная команда стояла по местам, а нарядная круизная жизнь утопала на палубе в развратных шезлонгах.
- Какой мальчик! - с тоской подумала Катя Пуаре. - Сама безупречность! Внешность, интеллект, характер… имя, в конце концов!Тимур Герцоне - человек и пароход!

С расстройства я передумала менять место. - Уж коли сегодня предстоит вечерняя салфеточная экзекуция, то пора и честь знать. - пришло мне в голову. - Вот только возьмём сейчас ми-минор и напоследок, в темпе вальса слабаем только что разученную французскую. Заодно опробуем её на публике.

Padam… padam… padam…
Il arrive en courant de rriere moi
Padam… padam… padam…
Il me fait le coup du souvients-toi...

- разорялась я, демонстрируя французский прононс и пытаясь хоть на миллиметр приблизиться к оригиналу. Но поток озабоченных прохожих по-прежнему тёк мимо меня, не задерживаясь. Лишь одна милая, сухая от старости женщина остановилась напротив, поставила на тротуар полную продуктов сумку и принялась слушать.

- Отдохнуть решила. - подумала я и лихо подвела коду под своё картавое и насморочное безобразие. Старушка неторопливо поковырялась в кошельке, вытащила пятьдесят рублей и бросила мне в кофр.

- Спасибо! - поблагодарила я и стала собираться.
- Это тебе за вокал. - уточнила старушка мудрым, слегка дрожащим голосом. - А вот за произношение у тебя надо все деньги отобрать. - она прицелилась в меня кривым артритным пальцем и добавила: - Никуда не годится.

Была она вся какая-то аккуратная, слегка манерная, спину держала прямо и при разговоре чуть спесиво поджимала губы. Послать её по адресу мне не хватило пубертатного юношеского скотства, да и вспомнила я свою любимую бабу Тоню. С точно таким же артритным указательным пальцем.

- Я только учусь. - благожелательно ответила я, выклёвывая из кофра мелочь. Но старушка не уходила. Или не хотела опять отягощаться своей ношей, или решила поделиться знаниями. Отец говорит, что когда в голове накапливается слишком много интеллектуального багажа, то он вываливается наружу самопроизвольно и на кого ни попадя. Как при диарее. Никакие клапана, сфинктеры и тампоны не помогают.

- Учусь… - пренебрежительно фыркнула старушка. - Сейчас Я тебя научу. - пригрозила она. - Так, встань прямо. Смотри на меня. Произноси звук «хи». Коротко, на выдохе. Многократно. Давай, давай, не ленись.
Я послушно «захикала». Ощущалось в этой женщине какое-то непререкаемое право заставлять, поучать, одёргивать… Как у очень строгой и опытной учительницы. А у меня пока ещё не выветрился из головы подневольный дух школяра. Всё таки тринадцать лет подряд вдалбливали.
- Во-о-от… А теперь усиливаем этот звук, как это делает довольный поросёнок. - я захрюкала. Прохожие стали оглядываться.
- Да, да, да… Там у тебя возле гортани есть такой маленький язычок. Так вот надо его заставить вибрировать. Отлично! Язык не поднимай! Хорошо!..

Нет, какое это всё-таки великое дело - индивидуальные занятия с профессионалом. За две минуты я научилась так замечательно грассировать, как будто всю жизнь только и делала, что ела лягушачьи лапки и разгуливала по Монпарнасу.
Моё радостное и благодарное изумление совершенно удовлетворили старушку. Она отмахнулась от моих восторгов, взялась за сумку и побрела в сторону многоэтажек. Я же закинула «Гибсона» на спину и направилась к рынку. Было у меня чревоугодное намерение потратить деньги на кубанскую черешню.
Уже на выходе из парка, я оглянулась. Моя учительница французского сидела пригорюнившись на лавочке, а возле её ног, на тротуаре, стояла сумка с продуктами. Стоп!.. Знаю я эти понурые сидячие позы, которые потом плавно переходят в лежачие. Проходили! Я подбежала к скамейке.
- Вам плохо? Может водички? - я скинула с плеча кофр и достала оттуда бутылку с водой. - Какое у вас давление? Повышенное, пониженное? Может сахар поднялся?
В ответ на мой псевдомедицинский допрос, она подняла на меня тоскливые выцветшие глаза и сказала: - Всё в порядке. Просто я абсолютно и неприлично стара. Ничего, сейчас посижу и всё пройдёт.

Мы посидели, попили водички и подышали по методу Стрельниковой. Затем я взяла сумку с продуктами, она взяла меня под руку, и мы потихоньку двинулись к её дому.

Пока мы с Луизой Генриховной поднимались на её последний пятый этаж, я уморилась, как будто весь этот подъезд помыла сверху до низу. Мы очень тщательно преодолевали каждую выщербленную ступеньку, а на площадках восстанавливали дыхание. Медленный поступательный режим улитки входил в диссонанс с моим внутренним темпом атакующего гепарда. К пятому этажу я уже твёрдо знала, что обязательно застрелюсь в пятьдесят лет. Это будет очень гуманно по отношению к окружающим.
Квартира оказалась двухкомнатная, уютная и очень интеллигентская. Минимум мебели, никаких сервизов в полированном серванте и книги, книги, книги… Чай мы пили по-дворянски, в зале, за круглым столом и на белой скатерти. На стенах висели произведения изобразительного искусства. И это обязывало. Это вам не на кухне, где взгляд постоянно упирается в поварское имущество - в кастрюли, разделочные доски, половники, а на стенах утилитарно, как в прозекторской сверкает керамическая плитка. Поэтому я старалась соответствовать: не чавкать, не хлюпать и не греметь чайной ложкой.
Как и положено истинному интеллигенту, Луиза Генриховна меньше всего говорила о себе, а всё больше о визави. За полчаса беседы она умудрилась вытянуть из меня такие сведения, какие я считала для себя навсегда потерянными. К своему удивлению я вспомнила фамилию, имя и отчество моей школьной учительницы французского, затем всплыло, как по-французски будет «пить чай» (prendre du the) и, что жена Наполеона Жозефина, была старше мужа на шесть лет.
В отместку Луиза Генриховна поведала мне достаточно фривольную байку об аберрациях обоняния знаменитого императора. Оказывается Наполеон обожал запах женского пота. И возвращаясь после отлучки к своей Жозефине, он слал гонца с запиской: - Не мойся. Буду через три дня.
Затем хозяйку понесло рассуждать на тему бездуховности современного общества, в частности молодёжи. Для примера она взялась препарировать своего внука.
- Ничего особо плохого я сказать про него не могу. Не пьёт и в употреблении наркотиков замечен не был. Работает у отца. - она с презрительным недоумением пожевала губами и с усилием добавила: - Какой-то риэлторский бизнес… хотя окончил филологический. - она сотворила на лице страдание и, взяв мою правую руку в свои морщинистые сухие ладошки, интимно сказала: - Книг не читает… вообще! Стихов не знает! А как изъясняется? Сплошные «это», «короче», «ну», «значит»… и ещё самое мерзкое - «по ходу». Кошмар! Одет, как чучело! Представь - огромные шорты, больше похожие на картофельный мешок, на плечах какая-то распашонка с капюшоном и резиновые банные тапочки на босу ногу. Всё!
В замке входной двери заскрежетал ключ. Хлопнула дверь.
- О, явился… лёгок на помине. - заметила Луиза Генриховна и отпустила мою руку. - Сейчас я тебя с ним познакомлю. Только в обморок не падай.
Тут же из кухни донёсся свирепый мужской вопль: - Ба-а-а!.. Ты, по ходу, опять на рынок ходила? Я же весь день за рулём. Привёз бы тебе и картошку, и лук, и твои эти, как их… чёрт, не выговоришь… корнишоны- мармишоны, пикули-дрикули… - Луиза Генриховна завела под лоб глаза, потрясла головой и в бессилии развела руки в стороны. Вот, мол, пожалуйста... что и требовалось доказать!
- Здрасти!.. - прозвучало за моей спиной. Я обернулась и замерла. Передо мной стоял Вадим. Во всей красе. Высокий рыжий, в своих картофельных цветастых шортах и с разинутым от удивления ртом. Тоже, видимо, не ожидал увидеть здесь до боли знакомых…

Когда с чаепитием было покончено, а все случаи чудесных совпадений и нежданных встреч были рассказаны, Вадим вытащил меня на кухню и спросил с огромным подозрением: - Ты как сюда попала?
- Значит, слушай сюда. План у меня такой. - сообщила я ему таинственным голосом. - Через твою бабушку влезть в вашу семью, затем женить тебя на себе, отжать у твоего папаши бизнес, потом развестись и жить в своё удовольствие. Как тебе планчик?
- Ну, что… я согласен. - без тени улыбки ответил Вадим.
- С чем? - опешила я.
- Ну-у-у… жениться. - неуверенно прозвучал ответ.
- И развестись? - уточнила я.
- Там посмотрим. - уклончиво ответил он. Я всё ждала, когда он улыбнётся, покажет, что оценил мой юмор, пошутит в ответ и, вообще, как-то разрядит напряжение сгустившееся на кухне. Но Вадим смотрел на меня серьёзно, и было в его взгляде какое-то неуловимо молящее жалкое выражение.
- То есть, у тебя проблемы не только с одеждой, но и с юмором? - схамила я.
- А чем тебе не понравилась моя одежда? - немедленно ощетинился Вадим. - Может мне тоже кое-что в тебе не нравится.
- И, что же?
- Ну, например, как ты поёшь. Репертуар зэчки и голос, как у рыночной торговки помидорами. - азартно прошипел Вадим.
- По-нят-но! - раздельно сказала я, и тут же крикнула, не отрывая от него глаз. - Луиза Генриховна! Я приглашаю вас на моё выступление. Сегодня в восемь вечера, кафе «Сказка». - и мстительно добавила: - А Вадим вас проводит. Отказ не принимается.

(с)олдшуз

[Регина Эфа]

Сообщение от олдшуз

Отец говорит, что когда в голове накапливается слишком много интеллектуального багажа, то он вываливается наружу самопроизвольно и на кого ни попадя.

ААААААА!
Я жеж думала: позвездеть люблю, а это у меня ума палата!
Вы сделали мой вечер! Сплошной до-мажор! К Бетховену не ходи)

Я вот в свете последних событий за Акакия переживаю)))

[олдшуз]

Сообщение от Регина Эфа

Я жеж думала: позвездеть люблю, а это у меня ума палата!

даже сквозь "позвездеть" льёт свой интеллектуальный мощный свет палатная ума) эт глупость можно замаскировать, ум - никогда!

Сообщение от Регина Эфа

Я вот в свете последних событий за Акакия переживаю)))

он ещё скажет своё слово. и не раз. верь мой идинственный легальный читатель - экшен впереди!))

[олдшуз]

Цифра четвёртая


Лишь на следующий день, к вечеру, невыспавшаяся, с кругами под глазами и с отрешённым видом, Катя заставила себя объявиться перед таинственной дверью. Всю ночь она сортировала навалившиеся события по степени важности, крутилась в кровати и таращилась в темноту, маячила в коридоре общежития и думала, думала...
На удивление, сам факт, что открылся портал, она восприняла, как событие, которое рано или поздно должно было случиться. Но то, что она, Катя Сотникова, уподобилась большинству и запала на этого, как она выражалась, "самца с кривой дудкой" - перевернуло её представление о самой себе. Она сразу почувствовала себя отвратительно слабой и без этой своей высокомерной королевской брони.
Нет, конечно, она не была ярой феминисткой и вовсе не рыла копытом землю, услышав слово "любовь". Вовсе нет. Наоборот, Катя, как и все нормальные девчонки, имела на донышке своего сердца мечту о "большой и светлой...". Там же имелось краткое резюме предполагаемого объекта обожания. Объекты, время от времени, менялись в зависимости от просматриваемых фильмов и прочитанных книг. Но весь этот чувственный фейерверк, в финале которого, роскошно шипя и плюясь ослепительным огнём, уходила в небо свадебная ракета, планировался в каком-то розовом необозримом будущем. А на самом деле, оказалось, что уже четвёртый год она только и делала, что думала о Парамонове, говорила о Парамонове, смеялась над Парамоновым, наблюдала за Парамоновым и всегда, всегда помнила о нём.
Сам Парамонов, представлял из себя, на тот момент, наглое талантливое и бесподобно красивое существо мужского пола. Он был высок, худощав, гибок, с непослушным каштановым чубом, который постоянно лез в дерзкие глаза и возвращался на место только после длинного и гордого движения головой. Полежав на лбу некоторое время, чуб тихой сапой сползал на глаза и, замерев, ждал того момента, когда подкинутый резким кивком ещё раз испытает краткий миг полёта.
К тому же, лицо Парамонова имело такую необыкновенную конструкцию, что женщины могли смотреть в него вечно. Такой одухотворённый и одновременно счастливый облик, мог бы иметь лермонтовский Мцыри, если бы автор не истребил его родителей, а потом не сунул сироту в монастырь. Парамонов нравился всем. Девушкам, старушкам, детям, мужчинам, начальству, прохожим... Этакий человек мира. Но хуже всего, что он нравился сам себе.
И вся фантастичность истории с порталом прогнулась и обесценилась перед фантастичностью шокового известия о своей зависимости от презираемого Парамонова. От этого понимания Катя готова была бежать, закрыв глаза.
Она открыла дверь в портал, приложила ключ к стене и, не испытывая особых эмоций, произнесла:
- Парамонов..

Перед ней открылось совершенно чёрное пространство с узенькой освещённой дорожкой. Свет проникал через щели ещё одной двери, до которой надо было пройти шагов двадцать. Получалось, что портал есть некий тамбур, между дверью хранилища инструментального фонда музыкального колледжа и щелястой противоположной дверью, за которой предполагалось какое-то ярко освещённое пространство - может солнечная поляна, а может городская площадь.
Катя пожала плечами и невозмутимо двинулась по дорожке. Подойдя вплотную, она, не задумываясь, дёрнула на себя дверь. Та скрипнула и показала мир - жёлтый от зноя, в пыльных развалинах и почти бесшумный. За порогом был небольшой дворик, с засохшими деревьями, с мёртвым лепным фонтанчиком и с разбросанным по пыльному периметру ветхим домашним скарбом. Дворик выбегал через пролом в кирпичном заборе и, разбежавшись по склону, постепенно превращался в огромный город, по которому когда-то непрерывно работала тяжёлая артиллерия, с голубого неба сыпались фугасы, горожане массово гибли или бежали, успевая, всего лишь схватить в охапку детей да нехитрые пожитки.
Она выглянула из портала. Воздух был горячий, как в духовке. Только пахло не пирогами, а смертью. Недалеко от портала лежал человек. Он лежал, вольно раскинув руки, как лежат на пляже разморенные курортники где-нибудь в Анапе. Человек был одет в светлый, цвета пыли комбинезон и камуфляжную жилетку с ненормальным количеством карманчиков и клапанов. На ногах были высокие армейские ботинки, а на голове - белый шлем. От человека тянулись по двору белые верёвки, они пропадали в необъятной белой же простыне, окончание которой свисало по ту сторону забора.
Катя заинтересованно, но отвлечённо смотрела это странное видео какого-то блогера, который вынужден уже затевать сюр-провокации, лишь бы заполучить побольше просмотров. Приглядевшись, она поняла, что этот человек мёртв. Справа, на пыльной груди мертвеца, обнаружился небольшой значок в виде распростёртых крыльев; на предплечье сиял шеврон с трёхцветным российским флагом.
И вдруг, взрывая эту сонную знойную одурь, раздался радостный гортанный клич. Так могли кричать герои приключенческих романов, неожиданно наткнувшиеся на золотую жилу, либо увидев в бескрайней пустыне океана, долгожданную полоску земли. Катя подняла голову. Снизу, из города, мелькая среди развалин белыми развевающими одеждами, в дрожащем мареве и прямо на Катю бежали возбуждённые люди. Люди перекликались на чужом языке и неприятно потрясали обильным оружием.
Как только Катя обнаружила вооружённых людей, мертвец громко и отчётливо застонал. И она вдруг сразу всё увидела, и всё стало на свои места. И раненый российский лётчик, и белая ткань парашюта, что предательски повисла на заборе, как будто крича банде вооружённых супостатов: - Эгей... сюда! Здесь он! Хватайте его!

Но всё это она досматривала и додумывала уже в прыжке, целясь "Жориками" на пыльный пятачок возле шлема лётчика. Приземлившись, Катя удобно и цепко ухватилась за парашютные стропы и стала рывками подтягивать тело вместе с парашютом к порталу, благо до спасительного порога было чуть больше метра. Но пятясь назад, она вдруг упёрлась в стену. Не поднимая головы, Катя оглянулась, и вместо щелястой скрипучей двери, она увидела серую шероховатость штукатурки. Дверь в портал исчезла.
Катя растерянно выпрямилась. Маленькие вооружённые фигурки подросли, и уже можно было рассмотреть азартные потные рожи, зловеще замотанные в платки. Её охватила паника. Уже не в себе, она резко развернулась, отчаянно, со всей силы пнула стену левым "Жориком" и прокричала: - Парамонов!
Это не помогло. Серая штукатурка была издевательски спокойна, нерушима и не собиралась превращаться ни в какую тебе дверь. Катя растерянно обшарила взглядом поверхность стены и сразу же наткнулась на знакомую, аккуратную выемку под ключ. Шепча: - "Рразз-зява парнокопытная..." - она торопливо похлопала себя по карманам, тут же обнаружила ключ в правом кармане джинсов и через мгновение, уже следующим пинком, распахнула спасительную, щелястую и скрипучую. Кряхтя и дёргаясь из последних сил, Катя оказалась в портале, но на этом всё и застопорилось. Это было странное ощущение. Она вся была уже внутри портала, но её кулаки, сжимающие стропы, словно бились о невидимую преграду. Преграда была нетвёрдая и пружинила, но при этом не пускала в портал чужую материю. На Катю опять накатила паника, и она забилась в этом капкане, помогая себе всем телом. Но осознав всю тщету своих усилий, она разжала кулаки, в отчаянии схватила себя за голову и вдруг дико, продолжительно заверещала, как маленький беззащитный зверёк, врасплох застигнутый чьими-то безжалостными клыками.

… Это было, как на последнем конкурсе. Когда она, ничего не подозревая, вышла на сцену, уселась, расправила на коленях свою чёрную, вышитую подложку, прижала к себе домру, глянула в ноты, и впервые за девять лет обучения музыке, обнаружила, что не понимает в этих закорючках ровным счётом НИЧЕГО! Она тупо смотрела в ноты, а ощущение иррационального и абсолютного непонимания всё длилось и длилось. Секунды плавились и капали на пол сцены. Тишина в зале стояла абсолютная и ужасная, как перед цунами. И вдруг в этой жуткой тишине кто-то спасительный уронил со стола шариковую ручку. Наверное, кто-то из жюри. Для Кати, этот незначительный щелчок отскочившей от пола пластмассовой ручки, мгновенно выкинул всю вату из головы и на освободившееся место, сразу же, вернул весь девятилетний опыт изучения сольфеджио...

От собственного крика зазвенело в ушах, но теперь она точно знала, как сыграть эту небольшую пьеску "Спасение российского лётчика". Катя упала на колени и слегка похлопала раненого по щеке. Тот застонал, но глаза не открыл. Катя разозлилась и, тут же, влепила две почти настоящие, полновесные пощёчины, будто бы сам Парамонов полез к ней, как к одной из своих озабоченных кобыл. Лётчик открыл глаза и плавающим непонимающим взором посмотрел на неё. И тогда она медленно, по слогам, прокричала, помогая себе жестами и мимикой:

- Как зовут вашу жену? - лётчик смотрел ей в лицо и молчал, но уже осмысленнее, и как будто что-то припоминая. Ломая руки, Катя, также громко и отчаянно закричала:

- Ну, хоть девушка, девушка-то у тебя есть? Как девушку зовут? - лётчик молчал. Катя бросила взгляд на дворик и увидела в проломе забора фигуру, самого что ни на есть непотребного, террористического вида. Фигура настороженно осматривалась по сторонам, поводя при этом автоматом и нет-нет поглядывая на Катю. Она опять схватила лётчика за стропы и исступлённо затрясла его, как будто хотела вытрясти из него этот чёртов пароль. По щекам уже вовсю лились слёзы, и она вдруг запричитала высоким и каким-то бабьим голосом:

- Господи-и-и!.. ну ты хоть кого-нибудь любишь, а? Ну, друзей... маму... сестру... брата... Господи-и-и... хоть что-нибудь... хоть самолёт свой... Самолёт свой любишь? - у Кати в голове, где-то на заднем плане, вдруг всплыл отец, стоящий возле своей красной "Нивы", которую он любовно называл "Вишенкой".

- Самолёт свой, как зовёшь? - неожиданно, глаза раненого стали осмысленными. Он разлепил спёкшиеся от жары губы и прошептал:
- Санька!.. - и в то же мгновенье, как оковы упали с Катиных рук. Она рванула на себя стропы, и они пошли, пошли, вместе с раненым лётчиком, с пыльным мелким мусором, с парашютом, который неряшливой белой кучей упал с забора и, дёргаясь, пополз к порталу.
Террорист, который уже закончил осматриваться, бросился к ползущему мимо него парашюту и вцепился в белое полотно свободной от оружия рукой. К тому времени, Катя, заволокла в портал почти всего лётчика. Снаружи остались только его ноги по колено и, собственно, парашют, на котором теперь буквально повис террорист.
Террориста, Катя, хоть и не видела, но почувствовала сразу, и за этим последовало странное. В ответ на неожиданное сопротивление, её тело вдруг стало быстро наливаться неизмеримо-могучей, пугающей энергией. В глазах мелькнул азарт, губы сами собой застыли в твёрдой улыбке вечного победителя, и Катя потянула. Потянула мощно и неотвратимо, как локомотив тянет состав с чугунными болванками. Потянула и раненого недвижимого лётчика, и купол парашюта с паутиной строп, и упирающегося ногами в пыльное крошево растерянного террориста. И как только ботинки лётчика пересекли линию порога, тотчас снаружи прозвучала автоматная очередь, и одновременно, на Катю пала темнота, слабо подсвеченная щелями двери. Портал закрылся.

(с)олдшуз

[олдшуз]

Глава пятая


Как я поняла, «клан» Герцони владел несколькими точками предприятий питания. Кафе «Сказка» располагалось в микрорайоне «Залесный». Роль леса, исполнял парк - сосновый, вполне цивилизованный, с дорожками, с гуляющими по ним расслабленными людьми, с детворой и с бродячими собаками, которые живописно резвились на зелёной травке. Причём создавалось ощущение, что парк был разбит специально для бродячих псов, так как расслаблялись они гораздо убедительнее, чем люди.
Кафе было двухэтажное, сработанное из брёвен, на манер терема. Про такие постройки отец авторитетно заявлял, что гореть будет полчаса. Он, вообще, любое сооружение рассматривал только с точки зрения пожаробезопасности. При возведении здания «Сказки» строители так изощрились, что громадные корабельные сосны росли прямо под окнами. Как уж бедные работяги меж «дерев» со своими экскаваторами, самосвалами и кранами виляли, одному богу известно.
На этот раз я приехала пораньше, чтобы было время не торопясь осмотреться, подключиться, распеться и хоть чуть-чуть привыкнуть к месту. Так как стены имеют не только уши, но и душу. А чужая душа, как говорит мой дядя Артём, не балалайка, «Барыню» на ней не сыграешь.
Тимур отвёл меня на второй этаж, в какую-то глухую, без окон подсобку со стеллажами. Там я и распелась и разыгралась. Дневная жара хоть и спала, но свежо не было, так что пришлось заодно слегка подновить макияж. Ведь не потеют, только мёртвые, как не устаёт говорить всё тот же дядя Артём.
Потом я спустилась на первый этаж и пробралась на кухню. Оставила там в уголке кофр с гитарой и украдкой вышла к барной стойке. Зал кафе был раза в два больше, чем «У Потапыча». Он был полон бревенчатого дизайна, который тётка Анжела презрительно называла дизайном «курной избы». На стенах коромысла, глиняная посуда, матрёшки… Не хватало только огромной русской печи с лежанкой посреди зала.
Половина столиков было уже занято, но публика прибывала. К моему удивлению, количество одиноких девиц уменьшилось. Преобладали пары. За ближним к эстраде столиком сидела Луиза Генриховна в широкополой шляпе. Она высокомерно пила кофе. Рядом обретался Вадим с высоким бокалом коктейля. Свои знаменитые шорты он сменил на джинсы и был мрачен.
Бармен - юркий молодой человек с внешностью потасканного ловеласа - нагло осмотрел меня всю с ног до головы и развязно спросил:
- Что петь будешь? Блатняк? - я глянула ему в переносицу и ответила: - Нет… «Очи чёрные».

Когда я вышла к народу, Тимур уже закончил вводную часть и торжественно объявил себя.

- Нет, нет, нет… - чуть ли не крикнула я, оттирая его от микрофона. - Это же не криминальная разборка и не пожар. Перед нами сейчас всего лишь славные жители Энска. Так что не стоит загораживать меня своей альфасамцовостью. Я справлюсь.
Тимур растерянно уступил микрофон и отошёл в сторону. Чего меня выперло, понятия не имею, и куда девался мой извечный страх перед первым звукоизвлечением? Никакого мало-мальски приличного сценария в голове не было, зато был кураж и здоровая злость на грядущее салфеточное безобразие. - Какого до-мажора, собственно говоря? - думала я, чувствуя, как во мне поднимается какое-то великолепное хамство. - Отродясь не ходила в лузерах и сейчас не дамся. Идёт он, этот Тимур, лесом... по экспоненте.

- Но прежде чем спеть вам первую песню... - продолжила я. - Хочу знать с кем я сейчас дышу одним воздухом, и нет ли среди вас человека предубеждённого. То есть, с кукишем в кармане и с пакетом гнилых помидоров. Вот вы, девушка. - обратилась я к сидящей за столиком девице в цветастом, с алыми маками, сарафане и в белых кедах. - Как вас звать?
Девица почему-то испугалась, жалобно оглянулась вокруг себя и пролепетала: - Вика...
- Очень красивое имя. - грубо польстила я. - Ну, и как, Вика, любите ли вы русские романсы?
- Люблю… - робко ответила Вика и вдруг так покраснела, что алые маки на её сарафане поблекли.
- Отлично! - воскликнула я. - Романс «Я ехала домой...» исполняется специально для ценителя русских романсов и просто красивой девушки Виктории! Аплодисменты Вике!
И, конечно, присутствующие захлопали. А куда им было деваться? Хлопали-то не Кате Пуаре, а своей сестре по зрительному залу… Хотя получалось, что немножко и Кате Пуаре!

- Я вас заставлю хлопать! - думала я с весёлой едкостью. - Я вас заставлю себя полюбить! Что ж я зря пять лет на улицах пела? Кого там только не было! И пьяные, и «нарики» обдолбанные, и воинствующие старухи и подлые подростки. Два раза в полицейском «обезьяннике» сидела с бомжихами... К тому же я, как никак, педагог по образованию и предмет детская психология три года стоял в моём расписании. А что есть зритель? Тот же ребёнок, только гормонов поменьше, да в голове глупостей побольше.
Кроме того, романс «Я ехала домой» особенный. Его написала Мария Пуаре - женщина-авантюристка, побывавшая и в психушке, и в тюрьме, и на войне. Несмотря на текст, петь его следует голосом беспомощным и совершенно пропащим. Никаких вам тут надежд, любовных посягательств и прочей «бижутерии». Только унылая долгая дорога и двурогая безнадёга. Короче, все умерли!

Микрофон, слава богу, оказался не тот студийный, что чует малейший косяк, а нормальный сценический, и романс я вывезла. Судя по аплодисментам, удалась мне нежная светлая грусть песни, и в нудятину, от которой дохнут мухи, она не превратилась. Громче всех аплодировала, понятно, красномаковая Вика. Другие тоже не отставали, видимо надеясь, что следующий романс будет исполнен в их честь. И посыпались денежки в моё зелёное ведро. И надменная Луиза Генриховна достала из сумочки мелочь, и Вадим какую-то бумажку, а я - блестящая и счастливая Катя Пуаре - вывезла ещё четыре романса. Тимур тихо сидел в сторонке и признаков жизни не подавал. Под занавес я сказала:

- Друзья, истоки русского романса нужно искать во Франции. Великолепные русские стихи и русская музыкальная мысль невероятно обогатили французскую светскую песню, но родиной романса всё-таки считается c,est la France. И сегодня разрешите поприветствовать заслуженного педагога, преподавателя французского языка Луизу Генриховну Штерн! Аплодисменты!

Растерянная, с блестящими глазами Луиза Генриховна, кивала по сторонам своей широкополой шляпой и грозила мне своим кривеньким артритным пальчиком. В ответ я програссировала ей песню Индилы «Denier Danse» с только что освоенным, с пылу с жару, истинно французским прононсом.
Петь после меня Тимур не стал. Он сыграл на гитаре несколько «инструменталок» на испанскую тему - на мой взгляд, блестяще. Так что красное ведро тоже приняло в себя некоторое количество денежных средств, но куда ему до зелёного…

(с)олдшуз

[олдшуз]

Цифра пятая


Подъехали два джипа, с установленным на крышах кабин каким-то мощным разлапистым и членистоногим оружием, стволы которого настороженно изучали белое, ослепительное небо. Дворик быстро заполнялся людьми и многоголосым возбуждённым гомоном. Все говорили одновременно, как на знаменитом "рынке воров" в Мумбаи, открывали заросшие чёрным волосом рты, хватали обрывки строп, мяли ткань парашюта и возбуждённо трясли всем этим перед носом таких же черноголовых и вооружённых, как будто пытаясь насильно всучить им явно залежалый и некондиционный товар.
Больше всех суетился тот, Упирающийся, который затеял с Катей перетягивание. Это был настоящий театр одного актёра. Упирающийся сделал из минутного эпизода репризу и сыграл за всех: и за Катю, и за лётчика, и за парашют. Выпучив глаза и отчаянно жестикулируя, он как заведённый бегал от пролома в заборе до двери в портал и скрупулёзно, следуя системе Станиславского, "не имитировал, а проживал каждую эмоцию...". Больше всего Упирающегося поражали остатки строп. Тут он был особенно органичен. Такой буре непонимания, испуга, удивления и религиозного трепета позавидовал бы и знаменитый МХАТ.

Катя оторвалась от дверной щели и взяла в руки стропы. Действительно, стропы были обрезаны ровно, без лохмотьев и торчащих ниток. Катя опасливо покосилась на щелястую и скрипучую. - Да-а-а... это тебе ни дверь в лифте: чуть зазевался и обрубит всё торчащее, как гильотина! - в это время раненый застонал. Катя вздрогнула и тут же отчаялась. Перед ней, в сумраке портала, прямо на полу лежал огромный медицинский вопрос, на который у Кати, априори, не было ответа.

- Едр-р-ри-и-ический бемоль! Хабанера ты майонезная! - шепча себе под нос страшные музыкальные ругательства, она вытащила из кармана смартфон и ничего не соображая, ни на что не надеясь, тупо забила в поисковике: раненый лётчик. Перед глазами быстро замелькали сайты, ютубные ролики, картинки, распростёртые камуфляжные тела, распахнутые кровоточащие раны, блестящие хирургические инструменты, белые халаты, латинские фармакологические названия... И как только Катя прочитала : - "Нашлось 2 млн. результатов", она вдруг ощутила, как все эти "2 млн. результатов" буквально обрушились на неё тропическим ливнем, заливая пустую голову специальными знаниями.

Катя ловко, но осторожно перевернула его на бок и увидела, что правое плечо со спины вымокло от крови. Она не зажмурила в ужасе глаза и не грохнулась в обморок. Наоборот, несколько поколений врачей заинтересованно тянули к пациенту её шею, переговаривались, строя предположения, обсуждая стратегию и тактику лечения.

- Так... это что? Ага... ракетница с патронами. Это у нас граната... кажется "лимонка" называется, дальше что... - она быстро трещала липучками карманов камуфляжного жилета лётчика, оценивающе косясь на, казалось, мёртвое в сумраке портала лицо раненого. - Во-о-от она аптечка наша... Та-а-ак, что у нас тут? - Катя вытащила из аптечки ножницы, и через минуту лётчик лежал перед ней по пояс голый. Её музыкальные хрупкие руки приобрели сноровку военно-полевого хирурга, для которого сквозное огнестрельное ранение плеча - плёвое дело. Рутина... третий курс, второй семестр. Делов-то: тампонада, давящая повязка, руку на косынку, ноги выше головы. Эх, сейчас бы пакет со льдом, да капельницу с полиглюкеном...

Без шлема, лицо лётчика оказалось вполне себе живым, молодым, без военной отрешённой строгости, но и без той страдальческой вертикальной морщинки над переносицей, которую накладывают на лицо мужчины стабильные интимно-хозяйственные отношения с женщиной.

- Красивый... - мельком подумала Катя. - Парамонов номер два... да к тому же ещё и пикирующий...

За дверью неожиданно громко, неистово заорали и раздались выстрелы. Катя припала к щели. Дворик был пуст, а на джипах, прямо в середине членистоногого оружия, сидело по террористу, вцепившихся в рукоятки. Террористов трясло в такт с выстрелами, а из задранных в небо стволов било белое пламя. Вдруг на месте одного джипа сверкнула ослепительно яркая вспышка, и тут же с невообразимым рёвом в небе мелькнула гигантская серебряная птица. Она на миг явила своё хищное, акулье брюхо, оснащённое подвесными ракетами, и скрылось из глаз.
Это произошло мгновенно, как смена кадра на киноплёнке. Буквально только что, два достаточно энергичных и живописных воина так умело и привычно занимались уничтожением себе подобных, садили очередями, наводили ужас, смерть... И вот спустя всего лишь секунду, один воин горит жирным коптящим пламенем в кучке покорёженного металла, а второго подбросило и перевернуло вместе с его джипом и членистоногим оружием.
Последующие кадры сопровождались мерным, закладывающим уши, клёкотом. В вихрях белой пыли, за квартал от горящего джипа, важно покачиваясь, садился вертолёт. Он был огромен, лупоглаз и вальяжен. На камуфляжном борту, сквозь пылевой туман, виден был его номер - 23 и чуть ниже - российский триколор. Вертолёт сыпал вокруг себя искрами тепловых ловушек и лениво постреливал по городским развалинам короткими пулемётными очередями.

- Наши! - Катя так обрадовалась, как будто это она раненая и абсолютно беззащитная, чуть не угодила в лапы к изуверам с нечеловеческой психикой и людоедской системой ценностей. - За моим Пикирующим прилетели. Родненькие… - она заметалась по порталу, не зная, как вытащить наружу раненого, не причинив ему лишних страданий. Но чувствуя, что её действия опять приобретают суетливый, переходящий в панику характер, она резко остановилась, решительно рубанула рукой воздух портала и громко, отчётливо сказала: - Стоп! Спокойно... ты всё сможешь.

Катя настежь открыла щелястую и скрипучую, затем, присев, подсунула свою правую руку лётчику под спину, чуть ниже повязки; левой рукой она подхватила его ноги под коленями. Несмело пробуя своими руками тяжесть взрослого мужчины, ей казалось, что подняв эту непомерность, её знаменитые "Жорики" тут же уйдут в землю по щиколотку.
Она напряглась и сразу ощутила, как что-то рвётся в её хрупком, почти детском теле, как наливается дурной краской лицо, каменеют щёки и вздуваются жилы на тощей, цыплячьей шее. Но как только Катя решила, что она прямо сейчас непременно лопнет, умрёт, взорвётся... мышцы стали наливаться той самой неодолимой силой, как это недавно случилось с упирающимся террористом. Это было какое-то изумительное чувство собственной ловкости, мощи и стойкости. Она встала. Лётчик лежал у неё на руках, как ребёнок. Катя легко и весело посмотрела в его красивое, спящее лицо и сказала: - Ну что, Пикирующий... прощай. Выздоравливай и больше не падай.

Она осторожно ступила во дворик. Озираясь по сторонам и выискивая, куда бы по-аккуратнее положить раненого, Катя вдруг представила, как выглядит со стороны. Тоненькая девушка, джинсы в облипочку, на худющих подламывающихся ножках грубые чёрные ботинки - настоящие"коццы"; темноволосая аккуратная девичья головка с несерьёзными, торчащими в разные стороны косицами и с высокомерно-детской миной несправедливо наказанного ребёнка на глазастом лице. И вот на тонюсеньких, как прутики, руках этой мухи, этого полуребёнка, бессильно свесив ноги-руки, но прижавшись русой головой к её груди, лежало мужское раненое тело килограмм под семьдесят - по пояс голое, перебинтованное и с нелепо висящими искромсанными лоскутами комбинезона.

Досмотрев аномальную картинку, Катя сразу ощутила себя "не в своей тональности". Как будто её прямо с постели, растрёпанную и неумытую, выволокли на сцену, сунули в сонные руки домру и объявили:

- Цыганков. "Перевоз Дуня держала". Пьеса-шутка на мотив народной песни. Исполняет студентка четвёртого курса Сотникова Екатерина…

Катя трусливо огляделась. - Да-а-а... зрелище-то глупей некуда... Чистый до-мажор! Господи, хоть бы никто не увидел... - она откинула ногой случившийся мусор и осторожно положила раненого на сухую и твёрдую, как камень, землю. Затем подобрала осколок кирпича и большими печатными буквами нацарапала на серой оштукатуренной стене:
СКВОЗНОЙ ОГНЕСТРЕЛ. ПЛЕЧЕВАЯ АРТЕРИЯ НЕ ЗАДЕТА. КРОВОТЕЧЕНИЕ ВЕНОЗНОЕ. ТОМПОНАДА В 18.37.
И, чуть помедлив, подписалась: ХАБАНЕРА МАЙОНЕЗНАЯ

Она нырнула в портал, быстро сложила содержимое жилета в шлем и выскочила обратно во дворик. Из вертолёта выпрыгивали зелёные человечки и, пригибаясь, короткими перебежками перемещались меж разрушенных зданий. Катя вытащила из шлема ракетницу, смахивающую на толстую шариковую ручку, и задумалась на миг, выбирая патрон. В ютубном ролике не было информации о цвете патрона, в зависимости от времени суток. И тут ей вспомнилось наставление тётки Вари, сестры отца и дизайнера по специальности: - Если не можешь решить какого цвета купить обои - бери зелёный. Зелёный цвет успокаивает... - Катя накрутила зелёный патрон, взвела курок и, подняв руку в знойное сирийское небо, выстрелила.


Она опять стояла в портале у дверной щели и наблюдала, как наглухо упакованные в хаки спецназовцы, прикрывая друг друга, проникают во дворик и выставляют по периметру охрану. Как один с толстой сумкой в руках внимательно читает, а потом и фотографирует Катин настенный отчёт, затем наклоняется над раненым и ставит капельницу. Как двое других быстро и аккуратно укладывают Пикирующего на носилки. Как заученно чётко и последовательно снимается и утекает через пролом в заборе спецназовская спасательная группа. Как из густой дымовой завесы, цыкая по сторонам тепловыми ловушками, величаво-медленно поднимается вертолёт, унося в себе первого в её жизни спасённого человека, тепло и тяжесть которого ещё помнят руки. И уже налились карие глазки быстрой девичьей слезой, и вот-вот польётся сверху "Жорикам" на их чёрные лакированные носы грусть да нежность в ре-миноре... Адажио и долорозо... адажио и долорозо... И дольче, дольче, дольче..

(с)олдшуз

[Регина Эфа]

Нивираятнажыстокий Кровожадный аптор! Нельзя жеж воттакенно фигачить в дрыгоценного легального чихателя лексическими экстримами, настойчиво провожая из гостевой палаты ума в палату намбер 6.

Карочи, стоп. Я - за когнитивную гигиену. Разложим по полочкам: откель Ракель из какого подвала разума вылез Парамонов с эксклюзивной конструкцией физии и летающим чубом? Потом - я с прошлого раза переофигела с портала и до сих не выфигела. Ментальный он или вполне физический? В обоих случаях - дополнительно фигею ещё и с жанра, определим ли он вообще?
Джипы-тачанки, мини-табор, летчик, истребители и Зигмунд с пердимоноклем.
А по итогу - хз, чем сердце успокоится. Чую опно казённый дом.

Аптор, харэ, мы теряем Акакия!

[олдшуз]

Сообщение от Регина Эфа

Карочи, стоп. Я - за когнитивную гигиену. Разложим по полочкам: откель Ракель из какого подвала разума вылез Парамонов с эксклюзивной конструкцией физии и летающим чубом?

))) каюсь, эт я чото невнятно бормотал в прологе. эт же я замыслил экскримент такой. перед вами повесть-матрёшка... два в одном. две независимые друх от друха повести. но перекликающиеся на кое-каких поворотах. первая повесть - реал. она от первого лица и обозначается: первая глава, вторая глава... десятая глава.
тут же, между главами первой повести я впендюрил вторую повесть, которая абсолютно фантастическая и обозначается, как в партитуре - цифра первая, цифра вторая.... цифра десятая.
только прошу, не берите меня за шкибот и не спрашивайте: зачем ты паршивец этакий, соорудил тако окололитературное безобразие?! не знаю! так зигмунд с пердимоноклем посоветовал)

Добавлено через 1 минуту

Сообщение от Регина Эфа

мы теряем Акакия!

ноу! Акакий форева!)

[Регина Эфа]

Сообщение от олдшуз

))) каюсь, эт я чото невнятно бормотал в прологе. эт же я замыслил экскримент такой. перед вами повесть-матрёшка... два в одном. две независимые друх от друха повести. но перекликающиеся на кое-каких поворотах. первая повесть - реал. она от первого лица и обозначается: первая глава, вторая глава... десятая глава.
тут же, между главами первой повести я впендюрил вторую повесть, которая абсолютно фантастическая и обозначается, как в партитуре - цифра первая, цифра вторая.... цифра десятая.

Это было, помню сию оговорку. Однако восприятие моё споткнулось, упало, ушиблось и теперь весьма хромоного. Обычно такие вкрапления оказываются сном, мечтами, воспоминаниями или как-то ещё логично вплетаются.
Мне кажется, что надо эти части срастить друг с другом, уматрёшить гармонично. Многовато раздрая.

Сообщение от олдшуз

ноу! Акакий форева!)

Я своего Адалхардом назвала)