Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка

Вернуться   Стихи, современная поэзия, проза - литературный портал Неогранка, форум > Наши пациенты > Палата N5 : Прозаики > Читальный зал

Читальный зал крупная проза, романы и повести


Ответ
 
Опции темы

Добровольцы

Старый 28.04.2010, 14:34   #1
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Добровольцы


Добровольцы



Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отблеск в лицах есть.

А.Блок


На Дон!

Переполненный людьми поезд шел на Дон. Особенно много в поезде было солдат, бросивших фронт и возвращавшихся теперь домой, к родным избам и хатам – грязных, оборванных, вшивых, голодных и крайне озлобленных. Они сплошной серо-зеленой массой заполняли проходы, сидели и лежали на полу, набивались в маленькие купе и тамбуры. Стоял непрерывный гул голосов, то и дело раздавались взрывы матерной брани, солдаты непрерывно курили, и в воздухе сине-серой пеленой висел густой и едкий махорочный дым. Пахло потом, грязными сапогами и кислой шерстью от шинелей. Двое пожилых солдат устроились с удобствами в уборной: разложили на рундуке газетку с Декретами Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, раздобыли кипятку на станции и теперь с наслаждением пили чай, закусывая селедкой и черным грубым хлебом. Какой-то худой, усталый человек, в потрепанном пальто, в шляпе и в пенсне, по виду – из интеллигентов, - с трудом пробившись через густую серошинельную толпу в проходе, попросил у солдат разрешения воспользоваться туалетом. Один из них, мужичок лет сорока, с сединой в голове, кустистой растрепанной бороденкой и хитро прижмуренными, косоватыми глазами, удивленно покачал головой, в сбитой на самый затылок папахе, и в сторону не спеша отставил стакан с жидким чаем.
-Вот народ! – сказал он с неподдельным изумлением. – Ну что ты будешь делать? Что ж ты, дорогой товарищ, аль не видишь? Ослеп? Мы ж здесь закусываем! А ты с..ь сюда собрался. Совесть-то есть аль нет у тебя? Ишо в очках…Потерпи маненько, что-ли. Вот пообедаем мы – и валяй, сиди сколько влезет, справляй свое дело…
И, продолжая неодобрительно качать нечесаной, кудлатой головой, он снова принялся за свой чай и хлеб.
- Необразованность наша! – со вздохом заметил его приятель, который сидел, сняв сапоги, размотав черные гнилые портянки и с наслаждением шевеля толстыми грязными пальцами босых ног. – Темнота сплошная! Оттого и все беды в России-матушке, мать ее так и разэтак…Все от темноты и необразованности нашей.
И он задумчиво и беззлобно пустил длинное, витиевато закрученное ругательство.
Человек в пенсне и шляпе постоял еще немного, покачиваясь, глядя на беззаботно жующих солдат, скрипнул зубами, повернулся и снова ушел в проход.
В соседнем купе группа пехотенцев азартно играла в карты – отчаянно буцали ими по дощатому столику, шелестели засалеными керенками, передавая друг другу мятые купюры, громко кричали и ругались. После очередной партии, когда пришла пора сдавать, один из них, в смушковой папахе с распущенными завязками, словно прилипшей к сальной, завшивевшей голове, взял истрепанную колоду в черную корявую руку землепашца, задумчиво почесал ей нос и сказал:
- Странно… Сосед-то наш… - и он поглядел на верхнюю полку, где лежал человек, с головой укрывшийся солдатской шинелью. – Лежит и морду не кажет…
Все остальные, как по команде, посмотрели вверх.
- И то верно, - отозвался молодой, курносый и веснушчатый солдатик с изумленно вытаращенными светлыми глазами. – Лежит и лежит…Лежит и не высовывается. Може, прячется? Може, то сам Керенский?
Солдаты переглянулись между собой. Один из них, огромный, чернобородый, угрюмого вида мужик поставил себе между ног винтовку, и сказал молодому:
- Ну-ка, повороти, повороти ему хлебало-то… Поглядим, что за птица!
Курносый солдатик проворно вскочил и взял человека под шинелью за плечо.
- Товарищ, а товарищ… - повторил он протяжно, окая по вологодски, и потряс того несколько раз. – Проснись, товарищ… Рыло-то повороти! Слышь, ты, зараза? Дай нам взглянуть на тебя!
Шинель поднялась, и молодой человек лет двадцати пяти, светловолосый, с красивым, тонким, немужицким лицом и яркими голубыми глазами, свесился немного с полки и внимательно посмотрел на сидящих внизу. У него был спокойный, холодный и недобрый взгляд уверенного в себе, смелого человека. Солдаты смущенно переглянулись.
- Извини, браток, - прогудел чернобородый солдат своим густым басом добродушно и немного виновато. – Промашечка вышла.. Потревожили мы тебя. Спи себе дальше, товарищ, не беспокойся. Сдавай, что-ли, ты, ворона, - отнесся он к солдату в смушковой папахе и отставил винтовку в сторону.
Молодой человек кивнул головой и снова лег на спину, уставившись взглядом в грязный обшарпанный потолок вагона. Он выпростал из-под шинели руку, до сих пор твердо сжимавшую рубчатую рукоять револьвера, положил обе руки под голову и лежал так, чувствуя, как едкая злоба и горечь наполняет его до краев.
Мужичье, думал он. Быдло, восставшая сволочь, чувствует себя сейчас хозяином в России. Ну, ладно! Он прикрыл глаза ладонью. Это же надо! Великая, культурная страна, с многовековой историей – в лапах хамов и подлой черни! Страна, давшая миру Толстого, Тургенева, Достоевского! Впрочем, бог с ними, с этими полулюдьми, с этим зверьем в серых шинелях. Это же мужичье. Темное, безграмотное, веками забитое мужичье. Их только пожалеть можно. Прости им, Господи, ибо не ведают что творят! Не эти страшны. Страшны те, что сидят теперь в Петрограде, те, что разбудили эту стихию. Вот кого безусловно надо вешать на фонарных столбах! Все эти бронштейны, нахамкисы, апфельбаумы, ленины – вот кто виноват в этом хаосе. Мерзавцы! Продали Россию. Наговорили мужику красивых слов, пообещали молочные реки в кисельных берегах. Свобода, равенство, мир, земля… Все ложь! Но разве эти, в шинелях, могут понять то, как беспардонно их обманывает вся эта банда? Разве сие доступно их пониманию? Им говорят: грабь награбленное – они грабят. Это же так просто! И вот нашу усадьбу разграбили. Разгромили оранжерею, затоптали любовно посаженные матерью цветы, переломали мебель из дорогого красного дерева, растащили все, что могли, а что не смогли – то сожгли. И этот хаос называется революция? Разве это то, чего мы ждали так долго, чего хотел для России каждый мало-мальски образованный и честный человек? Нет, господа, сие не есть революция! Сие есть просто русский бунт – бессмысленный и беспощадный.
В пропасть летит Россия, думал он, поворачивая голову и глядя в окно, в котором видна была заснеженная бугристая степь. Вот что я чувствую. В пропасть летит, и я вместе с ней. Скоро грохнемся о каменистое дно – только клочья полетят. Все растащат, разворуют, сожгут, изгадят, изломают – а потом придет немец. О, друзья мои! Немец – это вам не прекраснодушный русский интеллигент, князь Львов или адвокат Керенский! Немец – это порядок и дисциплина. Будут вас сечь шомполами и вешать. И будет новый, немецкий, скучный и убогий порядок. И России, как мировой державы, не будет больше никогда. И тогда всем станет ясно, чего стоят большевистские лозунги и красивый их слова.
Так он лежал и думал, глядя в потолок, а поезд шел по заснеженным полям, то замедляя свой ход, медленно, как черепаха, переваливая через замерзшие речки, устало взбираясь на горку, то ускоряясь, весело и дробно стуча колесами, и в окне тогда мелькали быстро леса и перелески, телеграфные столбы и убогие домишки небольших селений. Проехали Лиски. Молодой человек задремал под убаюкивающий перестук колес. Снилась ему солнечная долина в Бессарабии, жаркий полдень, молдаванское село. Веселый и бодрый, идет он по улице, держась в тени сливовых деревьев, скрипя ремнями хорошо подогнанной амуниции. И она, смуглая, красивая, молодая молдаванка, с длинной черной косой, стоит у плетня с кувшином молока в руках, смотрит на него искоса, чуть снизу, ласковым, любящим и любующимся взглядом… А где-то вдали гремит артиллерия, посылая снаряды пачками, злобно стучат пулеметы… Там, вдали, - смерть, разрушение и насилие. А здесь, в тени вишен, на мягкой траве, - она, Марина, ее мягкие губы и руки, и он целует ее груди, там, где расстегнута кофточка, прижимается к ней и чувствует запах ее молодой, нагретой солнцем кожи…Поезд дернуло, что-то грохнуло, и он проснулся. В коридоре стоял шум. Человек в пальто и пенсне, тот самый, что пытался попасть в уборную, кричал истерически на собравшихся вокруг солдат.
- С-сволочи! Мерзавцы! – он трясся и весь задыхался от злобы. – Скоты! Ведь я молился прежде на солдата! Я верил вам! А вы? Предатели! Своими руками бы вас душил теперь, если б мог!
Молодой человек повернулся на бок, сунул руку под шинель и опять невольно стиснул в кармане ребристую рукоять нагана. «Довели человека», мелькнуло в голове у него. «Что такое он кричит? Ведь это ужасно! Они же прикончат его!» Солдаты, собравшиеся вокруг интеллигентного господина, смотрели на него с интересом.
-Вот надрывается человек! – заметил один задумчиво.
-Господа… Тонкая кость! Духоты не выдержал.
-Эх ты, шляпа! В окопах ты не сидел, мать-перемать…Вши тебя не жрали заживо…Похлебку с червями не кушал…
Солдаты говорили и ругались на удивление беззлобно – скорее с интересом и недоумением. Господин в пенсне покричал еще немного, потом затих и заплакал, отвернувшись к стене. Видно было, как под пальто ходят его худые лопатки. Солдаты поговорили между собой еще немного и перестали обращать на него внимание – только один, самый сердобольный, наклонился и положил к его ногам краюху черствого хлеба. Молодой человек отвернулся к стене.

(с) Квинт
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 28.04.2010, 14:36   #2
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


«Сколько нас сейчас, вот таких вот», думал он, «едет к черту на рога по бескрайней России. Сколько сейчас таких несчастных, ограбленных, оскорбленных людей с тонкой и ранимой душой, образованных людей, мыкается без жилья, без денег, без куска хлеба даже…А всякие прохвосты, жиды, авантюристы, каторжане сидят в наших квартирах, пьют хорошее вино, наслаждаются жизнью и свалившимся внезапно в руки богатством… Негодяи!» Он скрипнул невольно зубами. Ну нет, думал он. я не такой хлюпик, как эта штатская шляпа. Я, слава Богу, боевой офицер. Я три раза был ранен и контужен! Меня им так легко в землю не втоптать. Нет, господа большевички: Роман Вольский – это вам не безвольная штатская гусеница, которую вы растоптали солдатским сапожищем и не заметили. Скорее бы на Дон! Там Корнилов собирает таких, как я – униженных и оскорбленных. Туда слетается сейчас все самое чистое и героическое, что есть в России, в офицерском корпусе. К черту эти советы собачьих и рачьих депутатов! К черту анархию! Доведем страну до Учредительного собрания – а там пусть народ, весь народ, а не эта оголтелая, засевшая в советах банда, решает судьбу страны!
Вагон постепенно разгружался. Солдаты толпами вылезали на станциях, шли к начальнику, ждали другие эшелоны или расходились в разные стороны. В вагон то и дело лезли мешочники, мужики с тюками, осатаневшие, визгливые бабы с узлами и корзинами. Господин в пенсне тоже сошел на одной из станций. Молодой человек видел в окно, как он уныло побрел к зданию старенького, обветшавшего вокзала, шаркая по снегу разваливающимися ботинками, сгорбленный, худой, с убогой краюхой хлеба в руке. Острая жалость пронзила сердце Романа. Нет, думал он: я прав, тысячу раз прав! Нельзя быть равнодушным наблюдателем в такое время! Нельзя допустить, чтобы всякая мразь продолжала издеваться над нашей несчастной страной, грабить, убивать и насильничать. Каленым железом надо выжигать эту нечисть. Только так! Либо они нас в землю втопчут и тогда все, конец России – либо мы их. Третьего не дано!
К утру вагон наполовину опустел. Проехали станцию Чертково. За окном мелькали заснеженные бугры. Редкие перелески оживляли картину мертвой, снегом занесенной степи, да как часовые, торчали вдоль дороги пирамидальные тополя. Время от времени виднелось в степи жилье, беспорядочно разбросанные по склонам степного бугра казачьи курени – какой-нибудь хутор или станица. У Романа полегчало на душе. Вот она, донская земля, думал он. Отсюда начнется возрождение! Как в былые времена – казаки и русские шли вместе освобождать Москву, захваченную ворами и иноземцами. Так и теперь – отсюда мы пойдем выбивать эту нечисть, террором и ужасом скрутившую народ. Потомственный казак Корнилов – наш Минин, генерал Алексеев – Пожарский…Ничего! Мы еще придем в Москву! Он снова задремал под веселый перестук колес. Потом вдруг проснулся от шумного разговора внизу. Чей-то сиплый, прокуренный бас громко говорил:
- Нашел дураков! Поищи глупее себя… Станичники, шумит он, не выдавайте, братцы! Расея погибает! На вас вся надея!
Роман посмотрел вниз. Несколько казаков в полном обмундировании, в шинелях, с оружием, сидели в купе. Огромный рябой казачина, в сбитой на затылок маньчжурской папахе, с нечесаным, спутанным чубом на сторону сидел, развалившись, поставив шашку между колен, и раздраженно говорил своим товарищам.
- Таперя мы братцами стали! Во как! То, бывалоча, по сусалам ссланивал, ажник скулы трещали – а теперь горькими слезьми заплакал есаул-то наш: станишники, братушки, не бросайте фронт! Не дайте в трату!
- Будя, слыхали, - мрачно отозвался молодой красивый, светлоусый казак с георгиевским крестом на шинели. – Четыре года в окопах прели, вшей кормили… Пущай сам нашего атамана защищает, раз жить без него не может! Пусть повесит его на шею замест креста и ходит с ним, а нам он без надобностев… Большевики ему хвост-то живо натреплют!
-У меня вон курень весь скособочился, ветром его колышет… - сказал третий, мозглявый, мелкий казачишка. - Баба с ребятишками который год одна убивается. А срубят мне большаки кочан – кто их кормить будет? Каледин?
Из части бегут, сволочи, подумал Роман с горечью. И здесь тоже самое! Снова сердце его наполнилось горечью. Дураки вы, дураки, думал он. Надеетесь дома отсидеться? Думаете, большевики вам дадут спокойно у бабьих юбок жить? Как же! Держи карман шире!
- Кум вот мой недавно с Петрограда-города вернулся, - быстро говорил небольшой, ладный казачок с лицом румяным и круглым, как хлебный каравай. – Вместе с генералом Красновым и с Керенским ходил большаков выбивать…Говорит, как дошли до каких-то там высот – замстило мне, вот не вспомню названию, – дошли, говорит, а на них народу видимо-невидимо. Черные тучи! И матросня, и солдаты, и рабочие там всякие… А казаков наших – всего ничего, совсем на-мале. Сотен шесть, не более. Оренбуржцы было-к пошли в атаку – напхнулись на болото и назад. А по ним из пушек да пулеметов кроют вовсю… Куда ж тут иттить? Наши – на митинг: говорят, надо миром договариваться. Не можем супротив народу воевать! Пока то да се, делегатов послали – Керенский сбежал, паскуда! Переоделся матросом – и деру!
У, это такая гидра… Самая сволочь и есть этот Керенский. Трепал языком, как баба, на всех перекрестках. А сколько он народу в июне в Галиции положил! Страсть!
- Поймать бы его – и на осину… А то в землю живым закопать. Из-за таких вот чертей и бунтуются люди! Революция вот взыграла через таких!
- А Каледин наш – тоже хорош! Корнилова с Алексеевым пригрел…Говорят, в Новочеркасске добровольцев этих всяких, офицерья разного, - рог к рогу, как скотины на базу. Есаул Чернецов набрал вот себе офицерский отряд и вырезал совет в Макеевке. Народу, говорят, шахтеров он там порубал несть числа… Вот большаки и прут на Область войной. А выгнали бы их к чертям – и всем стало бы легче.
- Енералы, едрена мать… Все мутят, все мутят… Не навоевались! Тут мир нужен народу. Земля который год лежит без хозяина…
Казаки еще поговорили в таком роде и вскоре вышли, стуча сапогами и гремя шашками. Поезд спустился немного под откос, простучал колесами по мосту через Донец и снова полез в горку. Проехали станицу Каменскую. На вокзале толпы казаков сновали без дела туда и сюда, собирались группами, о чем-то говорили громко и возбужденно. Офицеры в погонах проходили мимо торопливо, косясь на митингующих опасливо. И здесь разброд, думал Роман невесело. И сюда докатилась анархия. Как прибой идет, с головой накрывает. Что же казаки? Неужто бросят фронт? Неужто не станут защищать свою землю? Что же делать тогда добровольцам?
К вечеру, когда воздух посинел и стал слегка по-сумеречному подрагивать, поезд прибыл в Новочеркасск. Торопливо миновали Шахтную и Персиановку, выскочили на обширную равнину, по которою извивалась узкая речка Аксай, и на горе виден стал город, маленькие домишки, в беспорядке лепящиеся один к другому, широкий проспект, ползущий вверх, и триумфальная арка на нем – в память победы над Наполеоном. Когда-то столица Войска Донского была в Старочеркасской станице, на Дону. Дон, широко разливаясь весной, затапливал станицу, так что дома приходилось ставить на сваях. И вот атаман Платов решившись перенести столицу, поставил ее на невысокой горе, посреди степи. Поезд, недовольно пыхтя, обогнул эту гору и подошел к двухэтажному зданию вокзала. Роман прыгнул с подножки на перрон, расправил плечи и улыбнулся, радуясь прибытию, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух.
Неподалеку стоял высокий, стройный офицер в великолепной серой черкеске и бурке поверх нее. Широко расставив ноги в горских сапогах, положив одну руку на богатый, выложенный серебром кинжал, он курил тонкую папиросу, с наслаждением выпуская душистый дым сквозь черные, лихо закрученные усы. Словно с картины сошел красавец офицер! Роман, после недавних бурных дней в Советской России, после кровавых боев в Москве, когда офицеры рвали поспешно погоны и переодевались в штатское, остановившись, с радостным изумлением смотрел на него. Офицер в черкеске лениво скользнул взглядом по солдатской шинели молодого человека, по его уродливой, блином сидящей на голове солдатской фуражке, нахмурился, перевел взгляд на лицо и неожиданно широко, понимающе улыбнулся.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 28.04.2010, 14:37   #3
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


С прибытием, милостивый государь! – сказал он весело. – Только что из Совдепии? Что, не понравилось там? Решили на Дон податься?
- Да уж, именно так, - отозвался Роман. – Душновато там что-то стало. Очень уж воздух спертый, жидами да коммунистами провонял.
- Понимаю! Позвольте представиться: штабс-капитан, князь Чичуа.
- Поручик Вольский. Рад знакомству, князь.
- Мерси. Вы, смею надеяться, не отдыхать сюда прибыли? Не на лечение свежим донским воздухом?
- Да нет, - ответил Роман. – Думаю еще послужить Отечеству и генералу Корнилову.
- Что же, похвально, голубчик, очень рад.
Они поговорили несколько минут, и князь, с добродушной и милой улыбкой, угостив Романа пахучей папиросой, рассказал ему вкратце о положении дел.
-Рекомендую вам гостиницу «Лондон», - говорил он мягким, красивым баритоном, слегка по-петербургски грассируя. – Денег у вас, я так понимаю, немного? Фамильные бриллианты не успели прихватить? Я так и думал! – Он покачал понимающе головой в белой высокой папахе. – Тогда «Лондон», больше некуда. Сволочное место, между нами говоря. Тараканы поэскадронно ходят, а клопы – те прямо кроют лавой. Зато наших полно. Ну, а устроитесь – заходите в гости ко мне, я живу неподалеку, пару комнат снимаю у одной почтенной семьи… - он назвал улицу и адрес. Офицеры откозыряли друг другу, Роман подхватил свой солдатский мешок и пошел вверх в гору по Крещенскому спуску. Оглянувшись, он увидел как князь, заложив руки за спину, прогуливался по платформе.
Несколько конных казаков, стоя на стременах, на рысях легко обогнали Романа. Мягко шурша шинами, проехал легковой автомобиль, в нем сидели какие-то господа столичного веселого вида с дамами. То и дело попадались навстречу офицеры в форме и погонах. Некоторые из них приостанавливались, смотрели неприязненно на солдатскую шинель Романа и его вещмешок. Тот чувствовал себя неуютно. «Черт», думал он, «устроюсь в гостиницу, распорю подкладку, достану погоны и нашью поверх шинели. А то еще свои же прихлопнут, еще решат – большевистский шпион! Надо было еще на подъезде к городу это сделать…» Он вышел на соборную площадь, крытую булыжником, и слева обогнул величественный, огромный собор, миновав памятник атаману Бакланову. По правую руку от него бронзовый Ермак протягивал на север, царю, сибирскую корону. Слева, за стволами лип, виднелось здание атаманского дворца. Веселая толпа гуляющих неспешно фланировала по площади и проспекту перед дворцом: офицеры в шинелях, отороченных каракулем полушубках и черкесках, хорошо одетые штатские, дамы в столичных нарядах… Из приоткрытых дверей кафе доносилось музыка, пахло вкусным запахом хороших блюд. Роман, который трое суток питался чаем и черным хлебом, невольно ускорил шаг, чувствуя, как от голода сводит желудок. Он повернул за угол и нос к носу столкнулся с молодым офицером в офицерской кожаной тужурке, в фуражке, с веселым, красным и пьяным курносым лицом.
-Ромка! – крикнул он изумлено. – Мать честная! Глазам своим не верю! Вот это номер! И ты к нам? А как же болтали, будто тебя красногвардейцы укокошили в Москве?
-Ерунда! – бросил Роман, обнимая приятеля и улыбаясь. – Отстрелялся и ушел… Они же трусы. В окно выскочил…Ты-то как, Алеша?
- Отлично! Я сейчас адьютантом у генерала Черепова. Елочки зеленые… Слушай, а ты куда направляешься-то?
- В гостиницу, в «Лондон».
- Э-э, брось! К черту! Пошли ко мне. Я тебя устрою, места нам вполне хватит. Пошли?
- А не стесню я тебя?
- Прекрати! Что же я, фронтового товарища, с которым вместе гнил в карпатских окопах, - отправлю в поганую гостиницу, клопов кормить? Ты знаешь, какие там клопы? Не клопы, а звери хищные! Тигры! Ягуары! Пошли! Эх, Ромка, а помнишь Бессарабию? Как мы там жили, елочки зеленые…Сказка! Выйдешь утром в сад, сливы этак вот висят над головой. Молдаванка бежит, красоточка, несет молока кувшин… А вино… А ночки…Чертова солдатня!
Они быстро шли по улице, не обращая внимания на прохожих. Алексей непрерывно говорил, рассказывая местные новости и сплетни.
Скверные дела, вообще говоря, - говорил он торопливо, придерживая Романа на ходу за локоть, время от времени поворачивая к нему румяное лицо и обдавая винным запахом изо рта. – Казаки не хотят драться категорически. На фронте – развал и анархия. Вся надежда на нас, на добровольцев. Красные напирают с трех сторон: с севера Сиверс и Саблин, с юга - некий хорунжий Автономов. Представляешь? Хорунжий… Хорошие дела… А то еще на днях на таганрогском направлении конная бригада объявилась у красноперых. Командир, говорят, какой вахмистр из сальского округа, а помощником у него – офицер Генерального штаба! Вот так! Ростов пару недель назад отбили у них – хорошая была драчка! Офицеры-добровольцы и юнкера шли как на параде, не ложась… А в штабе – свары: Алексеев с Корниловым на ножах. Не любят друг друга. Завойко тут одно время подвизался, плел нелепейшие интриги, понимаешь ли – Корнилова в донские атаманы… Ну не дурак? Корнилов ему – покинуть в двадцать четыре часа Новочеркасск…На днях переезжаем в Ростов, в Парамоновский дом – чтобы атаману было полегче. А то казаки косятся на него, за то, что потворствует Добрармии.
Он на ходу лихо откозырял невысокому, плотно сбитому офицеру в каракулевой папахе и бекеше, который быстро шагал навстречу им, придерживая шашку на ходу и немного прихрамывая. Офицер пристально посмотрел на Романа отчаянными светлыми глазами и понимающе, слегка улыбнулся краешком твердых губ. На круглом, румяном от мороза, розовом энергичном лице его синели под глазами круги от бессонных ночей и усталости. Когда он козырнул и прошел мимо, Алексей толкнул друга локтем в бок.
- Видал? – спросил он, когда офицер завернул за угол. – Есаул Чернецов, тот самый, известный. Лихой, черт! Недавно в Дебальцево несколько эшелонов с красной гвардией разгромил, а комиссаров захватил - и в расход. В Макеевке шахтерский совет разогнал… Только его отрядом Каледин и держится, да еще нами, добровольцами. Есть еще сотник Греков, «Белый дьявол», как он сам себя называет. Но это – чепуха, обыкновенный садист и вешатель. А Чернецов – тот вояка хоть куда! Побольше бы таких! Тогда бы дело пошло, мы большевиков с Дона так пихнули под зад коленом, что они снова бы под Москвой очутились! Ну, да ничего – время придет! И в Москве еще будем! Так что-ли, Ромка?
Роман согласно кивнул, и они, радостно-возбужденные, бодрые, веселые, рука об руку вошли во дворик небольшого дома, где Алексей снимал себе квартиру.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 30.04.2010, 00:42   #4
сВОЙ СРЕДИ СВОИХ
 
Аватар для А. Рублев
 
Регистрация: 17.03.2009
Адрес: В движении
Сообщений: 2,483
Записей в дневнике: 23

Re: Добровольцы


А дальше?
А. Рублев вне форума   Ответить с цитированием
Старый 06.05.2010, 23:57   #5
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


Ростов

Сильные морозы сковали в начале февраля донскую землю. В Ростове лежал снег, с севера дул, казаковал по городу резкий, пронизывающий ветер. Роман, вернувшийся в офицерскую казарму из караула, поставил в угол винтовку с примкнутым штыком и деревянными с мороза пальцами стал распутывать узел заиндевевшего башлыка. За полтора месяца, проведенные им в отряде полковника Симановского, он сменил свою солдатскую драную шинель на офицерскую бекешу – две дырки в боку пришлось подштопать,- раздобыл папаху и подшитые кожей галифе. Но и новое обмундирование не спасало от мороза. Он медленно снял бекешу, чувствуя чугунную, разлитую по всему телу усталость, и энергично потер руками холодные уши.
- Садитесь поближе к печке, Вольский, - пригласил его капитан Заклинский, товарищ Романа по койке и котлу. – У нас и чай есть. Холодно на улице?
- Зверский мороз! А я-то наивно думал, что на Дону не бывает таких холодов.
- Э-э, батенька… - отозвался кто-то из офицеров. - Это же вам не Турция! Это тоже Россия.
- Да уж, это точно, Россия, - Роман сел на табурет и протянул руки к печке. – Это верно… И те же проблемы, что и везде.
- А вы сами откуда, Вольский? Из каких краев?
- Я-то? Из Нижнего Новгорода.
- Ну, тогда вам к морозам не привыкать! Эх, Волга-матушка!
- Мы там и одеваемся немного по-другому, - улыбнулся Вольский скупо. – Потеплее.
- Я был там как-то раз, - сказал ротмистр Быков, небольшой, коренастый офицер, с большими залысинами у высокого лба и добродушным выражением округлого, простецкого лица. – Хороший город…Красивый там вид с бугра открывается. Всю заволжскую равнину видно. Помню рыбалку на Оке, ночью, стерляжью ушицу у костра…Эх, замечательные был деньки!
- Да, места там красивые. И охота там неплохая…Особенно в керженских лесах. Там еще очень много диких мест осталось…Есть кабаны, медведи, даже рыси. А уж про птицу разную – глухари, тетерева, утки, вальдшнепы, - нечего и говорить.
- Берите чай, пока не остыл, - Заклинский протянул Роману оловянную кружку. - Вы слышали новости?
- Хорошие? – спросил Роман, отхлебывая горячую жидкость и обжигаясь. Заклинский невесело улыбнулся. Под его подбритыми седоватыми усами мелькнули во рту два золотых зуба.
- Хороших новостей, голубчик, в наше время, к сожалению, не бывает. Атаман Каледин вчера застрелился в Новочеркасске.
- Что-о?
Роман забыл про чай. Заклинский грустно смотрел на него добрыми карими глазами. Он снял с горбатого носа пенсне и устало протер его запотевшие стекла.
- Именно так, голубчик, именно так…Отрекся от власти, передал ее в руки Совета, пошел на квартиру и выстрелил себе в сердце.
Один из офицеров, подпоручик Красков, небольшой, но ладный, весь ловкий, подбористый, похожий на хищную птицу – ястреба или коршуна, - лежа на соседней койке с гитарой в руках, перестал перебирать лениво ее струны и сказал:
- Не вынесла душа поэта позора мелочных обид, – он дернул струну так, что та издала плачущий, надрывный звук, и ухмыльнулся.. – Восстал он против мнений света, один как прежде – и убит.. Убит! К чему теперь рыдания?
- Перестаньте паясничать, подпоручик! – Заклинский нервно надел пенсне и прищурился. – Имейте уважение!
- К чему?- Красков опять лег на спину и тронул дребезжащие струны. – Это, знаете ли, малодушие – стреляться в такое время. Пуля для нас и у товарищей найдется…Давайте вот возьмем и все дружно застрелимся! Сделаем такой подарок краснопузым. А кто с большевиками драться будет?
Заклинский махнул рукой и отвернулся от него.
- Как это случилось? – спросил Роман, снова взявшись за чай и осторожно прихлебывая из большой кружки, грея о нее руки.
- Как обычно сейчас случается: наш сообщил атаману, что добровольцы собираются уходить из Ростова. Чернецова убили красные под Глубокой, весь отряд его в пух и прах разнесли. Защищать Новочеркасск нечем. Говорят, что там на Совете, в атаманском дворце, как обычно, знаете – прения начались, споры, то да се… А Каледин сказал тогда: «Короче, господа! От болтовни Россия погибла!» Теперь вот генерал Назаров избран вместо него атаманом.
Роман смотрел на него молча в упор, время от времени отхлебывая жидкий чай, со звоном кусая замерзший сухарь и стараясь осмыслить все значение услышанного.
- Теперь для нас на Дону все кончено! – Заклинский покачал обритой головой. – Все, голубчик! На Дону для нас места нет. В Каменской сидит этот проклятый донской ревком… Урядник Подтелков, видите ли, теперь хозяин донской земли.. Казаки все расходятся по домам. Для защиты Новочеркасска у Назарова осталось сто сорок семь штыков – представляете? Не сегодня-завтра большевики войдут в него… Говорят, этот подлец, бывший войсковой старшина Голубов, уже выступил с отрядом для его захвата…Авантюрист! Благодаря таким вот мерзавцам и держатся большевики!
- Что же нам теперь делать? – спросил Роман невольно. - Что думают в штабе? Что Корнилов?
- Что делать? Улепетывать, голубчик! Уходить надо с Дона. Это все понимают. Финита ля комедиа! Здесь мы не смогли удержаться. Казачество против нас. Надо уходить в степи либо распускать армию.
- Куда же уходить? На Кубань? Думаете, там нас ждут?
- Ну, а что делать? Екатеринодар пока еще держится. Там, конечно, тоже порядочно мути. Самостийники в Раде сидят, но все же это лучше, чем большевики…Пойдем туда, постараемся отсидеться… Может, на Кубани настроение иное, казаки не так устали от войны.
Наступило молчание. Красков продолжал перебирать струны, негромко мурлыча себе что-то под нос.
- И все-то вы кудахчете, господин капитан. Как курица, право слово, - сказал он лениво и презрительно. – Что вы и себя и нас расстраиваете? Не наше это дело – думать, что делать, куда идти… Пускай их превосходительства, генералы Корнилов и Алексеев думают на эту тему. А наше с вами дело - товарищей на тот свет отправлять. На Дону ли, на Кубани – какая разница? Вот я тут на днях одного такого в «штаб Духонина» направил, - Красков рассмеялся. – Стояли мы под станцией Сулин. Я в дозоре был, в лесочке. Смотрю – пробирается, мерзавец, между деревьев, крадется осторожно. Я ему: «Стой, сволочь! Куда? Попался, шпион большевистский!» Он – навытяжку передо мной. Трясется весь. «Я, говорит, домой иду, ваше благородие! Не убивайте! У меня дети дома!» А самого морда – самая комиссарская! «Домой, говорю? Считай, что уже пришел! Передом иди! – Тот взмолился: «За что же вы, ваше благородие? Я человек невиновный, посторонний…За что вы меня? Пожалейте!» «А вы нас жалели, говорю?» Ну, и оформил его - по десятой категории..
- Застрелил? – спросил курчавый юнкер на соседней койке.
- Вот еще! Пулю на него тратить! – Красков снова весело, добродушно засмеялся. Он приподнялся на койке и похлопал по прикладу винтовки, стоящей у изголовья, потом погладил штык.- Вот он, батюшка, вот она, матушка…
- Стыдитесь, подпоручик! – тихо, нервно сказал Заклинский. Губы его под усами чуть дрогнули. _ Вы убили человека, может быть, невинного, причем – русского человека… Грех взяли на душу. А вы рассказываете об этом, как о веселом анекдоте. Как же можно?
Красков посмотрел на него холодными, злыми глазами. Губы его слегка подергивались
- Как можно? – тоже тихо ответил он. – Эти сволочи в Смоленске расстреляли моего брата и отца…Отца еще живым в землю закопали. Он еще дышал, пытался выбраться, землю разгрести… Полагаете, что я их буду жалеть? Думаете, меня тронет ваша проповедь? Я эту мразь буду давить всюду, где смогу и как только смогу…
Стало тихо. Все молчали. Красков снова лег на спину и уставился в потолок. Кто-то вздохнул: «Ох-хо-хо…Страсти господни!»
- А помните, под Батайском? – сказал курчавый юнкер. – Вагон с кадетами? Сколько их там было? Восемь? И этих мерзавцев жалеть после такого?
- И все равно хвалиться этим нельзя, - упрямо сказал Заклинский.- Это не по-христиански…
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 06.05.2010, 23:59   #6
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


Роман молча продолжал пить чай. Эх, думал он, при чем тут христианство? Идет война не на жизнь, а на смерть. Он хорошо помнил вагон из Батайска, забитый в тупик на железнодорожной станции, а в нем – окоченевшие трупы восьмерых кадетов, мальчишек, зверски изрубленных большевиками. Помнил чугунно-синие, искаженные лица, отрубленные пальцы, отрезанные уши, вспоротые животы…Старенький седенький священник при колеблющемся пламени чадящей свечи читал над ними молитву и поминутно недоумевающе-испуганно оглядывался, словно спрашивал кого-то: «Что же это делается, господи?» Может быть, думал Роман, и мне скоро валяться так вот где-нибудь на мерзлой земле с дырой во лбу… Какая уж тут жалость? А господин Красков – садист, невооруженным глазом видно. И неважно, правду он сказал про отца и брата или нет. Ему, мне кажется, по большому счету все равно где служить: лишь бы была возможность грабить и убивать. Он и у большевиков бы неплохо прижился: рубил бы пленным мальчишкам в погонах пальцы и тоже говорил бы в оправдание, что добровольцы у него родителей в землю закопали. Когда же все это кончится? Он сполоснул кружку, положил ее в вещмешок и лег на свою койку.
- А Крупенина-то нашли сегодня! – сказал Красков, повернувшись к нему и закуривая папироску. Он выбросил высоко голубоватый дым из широких ноздрей и задумчиво постучал выпуклым ногтем по крышке портсигара. – Утром наш патруль обнаружил его на путях недалеко от вокзала… Лежал с раздробленным черепом. Такие дела!
Подпоручик Крупенин, молодой офицер, с детски румяным и чистым лицом, ушел с вечера на Темерник, рабочий район Ростова, к случайной подруге, и не вернулся. Теперь вот нашли его, значит… Еще одного нет, подумал Роман, невольно задремывая от усталости. Старая, забытая злоба вдруг стала подниматься в нем. «Старая злоба, святая злоба!» Опять то же самое, думал он. Опять вперед идут и гибнут самые лучшие, самые чистые, самые верующие и молодые. А в штабе – сытая и равнодушная сволочь, а кафе забиты блестящими гвардейцами и дамами в мехах. Триста тысяч было в офицерском корпусе императорской армии, думал он, триста тысяч! А сколько нас здесь? Три-четыре тысячи, самое большое. Остальные отсиживаются по тихим местам, забились, как тараканы, в щели, и торгуют спичками. И здесь снова, как на германском фронте – кто-то на передовой, среди крови, грязи и кала, а кто-то сидит себе в теплом штабе, с удобствами пьет коньяк и вино, любит женщин… Ему вдруг вспомнилось, как после кровавого боя под Хопрами он приехал с донесением в штаб, к Корнилову. Вошел в переднюю парамоновского дома как был – обмороженный, с обмотанным тряпьем лицом, в разбитых, рваных сапогах, грязный, завшивевший, зачугуневший с мороза… А в передней, в просторном с колоннами зале – начищенные полы сверкают, стоит, как статуя, на посту неподвижный текинец, нарядные, веселые офицеры снуют туда-сюда с бумагами, скользя по паркету новенькими, подшитыми кожей валенками, хорошими крепкими сапогами…Вспомнил Корнилова, его монгольское скуластое лицо, короткий ежик седеющих волос на голове, черные живые глаза и сжатую в кулак сухую руку с дорогим массивным перстнем, нервно постукивающую им по поверхности дубового стола.
- Как нет валенок? Обмороженные? Сколько?
Он нервно вскочил из-за стола и забегал из угла в угол по большому кабинету. - - Пойдемте со мной, поручик!
Они быстро прошли через анфиладу комнат в кабинет генерала Эльснера, заведовавшего снабжением армии.
- Послушайте-ка то, что расскажет вам поручик, генерал!- резко бросил Корнилов, повернулся и вышел из кабинета.
Эльснер, большой и грузный, сидел в кресле развалившись, курил дорогую сигару и недоверчиво щурился, глядя мимо Романа.
- Как нет валенок? Вам все было выслано… Этого не может быть! Я проверю…Как ваша фамилия? Вы свободны, поручик!
Роман козырнул и вышел.
«Проверишь ты, как же!» думал он, наливаясь ядовитой злобой. «Жирный боров!» Он шел, с невольной завистью поглядывая на штабных, сытых и, очевидно, довольных жизнью офицеров – и невольное сомнение закрадывалось в его душу. Как же так, думал он? Мы там, на передовой, не жалея себя, деремся с большевиками, без валенок, без теплой одежды, - и за кого, спрашивается? Вот за эту холеную сволочь? Ему вспомнилось тонкое, иронически улыбающееся лицо адъютанта Эльснера, его безукоризненный, блестящий от бриллиантина пробор и холеную руку с перстнями, с хорошо отполированными, ухоженными ногтями. Черт, сказал он себе, порой я понимаю большевиков. Порой так и тянет пальнуть в такую вот лощеную, самоуверенную и надменную физиономию!
А спекулянты, заполняющие улицы Ростова? Все эти нувориши, скоробогатеи, с толстыми пальцами в алмазах? А фабриканты в собольих шубах, которые приезжают к Корнилову и обещают ему деньги, – обещают, но ничего не дают? Два миллиона собрало для армии богатейшее ростовское купечество – это же курам на смех! Идиоты! Ведь придут большевики – вытрясут все до последней копейки, в одних подштанниках на мороз пустят! А интриги в штабе: алексеевцы интригуют против корниловцев, офицеры ненавидят начальника штаба генерала Романовского… На днях Роман был свидетелем разговора полковника Симановского с одним из молодых штабных генералов. Полковник рассказывал о боях его отряда на таганрогском направлении, о нехватке обмундирования и снарядов, о том, что казаки, набранные в соседних станицах, неустойчивы, драться не хотят и при любой возможности расходятся по домам. Генерал слушал его невнимательно, думая, очевидно, о своем. Потом вдруг он перебил Симановского: «Нет, вы послушайте! Какое тут кипроко у меня вышло на днях с Романовским… Выговаривает мне – и в таком тоне! С таким выражением! Ну, а сегодня обратился ко мне – я делаю вид, что не слышу. Такую физиономию состроил! Раз, два – ну, натурально, он очень любезным стал…»
И все же, думал Роман, дело не в этом. Да, грязи много! Но так бывает всегда – я уже к этому привык. Как в трагедиях Шекспира: трагическое и высокое соседствует с обыденным, пошлым и комическим. Все же я верю в Корнилова! Вот, в огне и боях, и произойдет очищение. Все наносное, случайное, мелкое постепенно отсеется. Останутся только убежденные, сильные и чистые люди, которые понесут идею возрождения по всей России. С Корниловым, под колокольный звон мы войдем в Первопрестольную!
Пока, правда, до этого далеко. Надо же – атаман Каледин застрелился! Впрочем, этого следовало ожидать. На Дону мы не удержались, это очевидно. Недавно пришло известие о гибели храбреца Чернецова: бесстрашный есаул неожиданной атакой взял у красных казаков Лихую и Каменскую, но в бою под Глубокой отряд его был разбит, а сам Чернецов с некоторыми товарищами попал в плен. Говорят, председатель Донского ревкома урядник Подтелков лично зарубил его после диких издевательств… Попытались было поднять казаков близлежащих к Ростову и Новочеркасску станиц – Гниловской, Алексеевской, Бессергеневской. Некоторые явились – по большей части старики: бородатые, живописные, на разномастных конях, в различном обмундировании – шинелях, синих кафтанах, чекменях, полушубках, мохнатых папахах, похожие на вольницу Разина и Кондратия Булавина. Хорунжий Назаров организовал из них отряд и конной атакой попытался взять у большевиков селение Салы – но попал под артиллерийский настильный огонь, под пулеметы, и поспешно откатился назад, оставив на снежном поле трупы убитых казаков и казачьих коней. Казаки тут же замитинговали, раздались знакомые крики: «Офицера продали!» Роман видел, как на бочку из-под бензина взбирались один за другим ораторы, говорили давно знакомые, затертые слова об усталости от войны, о нейтралитете, о бесполезности борьбы с народом, требовали Назарова: «Где он, сволочь? Пусть выйдет к нам, отчитается, почему он нас без разведки на пулеметы повел… Мы его в куски порвем! Сбежал, гнида!» А Назаров и правда в это время был уже в Ростове. Священник Гниловской станицы, почтенный, пожилой, весь трясущийся от волнения, бывший с казаками в бою, поднимая крест над головой, умолял казаков – его не слушали и смеялись над ним. Не помогли и уговоры генерала Черепова. Казаки еще помитинговали и разошлись по домам, кляня офицеров и добровольцев. И снова добровольцы остались одни, редкой цепочкой в заснеженном поле, против наступающих большевиков. Через день большевики внезапным налетом заняли Гниловскую, схватили священника и повесили его напротив церкви, на станичной площади. А тут еще в тылу, в Таганроге, вспыхнуло рабочее восстание. Красная гвардия выбила из города добровольцев, наголову разбила насилу собранный отряд полковника Мостенко, состоящий сплошь из безусых мальчишек-юнкеров. Сам полковник был тяжело ранен, мальчишки вытаскивали его из-под огня на себе, отстреливаясь. Красногвардейцы валили кучей – и полковник, опасаясь попасть к ним в руки живым, сунул себе в рот револьвер и застрелился...
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 02.06.2010, 22:51   #7
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


Окончание главы:

Похоже, и вправду придется идти на Кубань. Говорят, там ситуация лучше. казаки меньше устали от войны, в массе своей богаче и плохо относятся к большевикам – боятся за свою землю. Там можно будет отдохнуть, собраться с силами, организоваться – и тогда снова двинуться на север, поднимать, оздоравливать Россию! Господи, дожить бы… Вернуться в родной Нижний, в старенький дом на Покровке, с садом в яблонях, пройти по комнатам, потрогать корешки любимых книг на полках шкафов, обнять мать…Роман вспомнил ее сухие, морщинистые руки, обнимавшие его на прощанье, глаза, полные слез, милое, все в родных, дорогих сердцу морщинках лицо.
- Я не удерживаю тебя, сынок…- говорила она с тоской и утирала слезы. - Если ты решил, что так надо, что это твой долг, - что же, поезжай туда, куда зовет сердце…Лишь бы ты не раскаялся в этом, не разочаровался! Вот чего я боюсь…Поезжай, а я здесь буду молиться за тебя!
Милая моя, родная! Что там с тобой? Как живешь? Небось, в доме поселились «товарищи», заплевали, загадили сапожищами полы, вечерами пьют, как черти, горланят песни под гармонику…Хозяевами ходят по нашим комнатам, тащат на продажу вещи, а матери оставили из милости уголок – или вовсе выгнали старушку на мороз…Сволочи! Нет, как ни плох был старый порядок – а новый еще хуже! Как не бесит меня штабная надменная шваль, как ни злит эта наглая беспечность господ в перстнях и толстых шубах – а с «товарищами» мне не по пути, и другого вождя, кроме Корнилова, для меня нет! И с этими мыслями, под завывание метели за окном, дребезжащее треньканье красковской гитары и негромкий разговор товарищей по казарме Роман благополучно уснул, накрывшись полушубком с головой.
Во сне ему снилась мать, не такая, как она была сейчас – старая и морщинистая, а такая, какой он помнил ее мальчишкой – статная, полная и жизнерадостная, с мягкими и ласковыми руками; снился и умерший семь лет назад отец, высокий, дородный и веселый, с окладистой черной бородой, всегда с готовой добродушной шуткой на губах, снились брат и сестры в белых развевающихся платьицах, их веселые игры в имении, на краю заросшего кувшинками пруда – и Роман во сне невольно улыбался, морщился и по-детски чмокал приоткрытыми, юношески пухлыми губами.
Утром пришел приказ из штаба: выступить обратно на таганрогский фронт, в распоряжение полковника Кутепова. В казарме поднялась суета, офицеры спешно собирались, разбирали оружие, выбегали на улицу, сталкиваясь в дверях и на лестнице, строились напротив казармы поотделенно. Пулеметчики на руках тащили тупорылый, свежеокрашенный в зеленое пулемет.
- Вот черт…Опять на фронт! Сколько можно? Трех дней отдыха не было!
- Что же делать? Сил нет, а большевики прут со всех сторон.
- Господа, кто взял мой патронташ?
- Штабную сволочь бы туда погнать, на мороз!
- Прекратите, поручик! Что вы, на митинге, что ли? Вспомнили Совдепию?
На вокзал добровольцы шли пешком, стройными рядами, четко по привычке отбивая шаг. Извозчики сворачивали в сторону, завидев ползущую, блистающую стальной щетиной штыков колонну, прохожие останавливались. Группа людей угрюмого вида, в засаленных картузах, плохеньких пальто – по виду рабочие – мрачными взглядами провожали добровольцев, о чем-то тихо переговаривались между собой. Какой-то солидный господин, в бобровой шапке, с тростью и в богатой шубе помахал рукой:
- Вот они, орлы! Герои! Защитники Отечества! Ура!
Роман, морщась, посмотрел на его полное, сытое, румяное лицо. Впереди крикнули: «Песню!» И вот взлетел над колонной удивительной красоты тенор, другой тут же присоединился к нему:

Там, где волны Аракса шумят
Там посты дружно в ряд
По дорожке стоят!


Дружно, слитно, мощно грянула колонна сотнями молодых голосов:

Сторонись ты дорожки той:
Пеший, конный не пройдет живой!


До вокзала добровольцы шли бодро, весело, с песней – как в старые добрые времена. Вот оно, думал Роман с невольным восторгом! Нет, врете, господа – еще не погибла Россия! На вокзале – толпа народу: пришли родственники, друзья, просто знакомые. Ожидая состава, простояли около часа: железнодорожники, как обычно, саботировали, отказывались вести добровольцев. Соскучившись бездельем, офицеры образовали на перроне круг:
- Князь, лезгинку! Наурскую! Наурскую! Князь, просим!
Георгиевский кавалер, князь Чичуа, стройный красавец, вышел в круг, легко встал на цыпочки, весело и лукаво поглядел на обступивших его людей, и вдруг сорвался с места, мягко полетел по кругу, развевая полами серой черкески. Ему дружно хлопали, отбивая такт. Князь летел легко, так, словно, сила притяжения для него не существовала, скользил по кругу плавно, как будто во сне: то вдруг резко останавливался, замирая на месте, чтобы через секунду снова сорваться и полететь, закружиться белым вихрем, то вдруг падал на колено и вскакивал молниеносно, чтобы скользить дальше. Казалось, что он может так танцевать бесконечно, настолько легко он двигался – словно бы вовсе не затрачивая усилий: но вот он остановился, и все увидели капли пота на его лбу, под курчавой шапкой черных волос, и то, как тяжело дышит его грудь под белой нарядной черкеской Утирая платком пот, он отошел в толпу, а окружающие бешено ему аплодировали.
Прозвучала наконец команда:
- По вагонам!
Шумно, с шутками, звеня сталкивающимися штыками винтовок, добровольцы полезли в вагон. Роман, медленно подвигаясь в толпе, у самого вагона увидел Краскова. Какая-то молодая женщина в недорогом пальтишке, в платке обнимала его, целовала и плакала. Красков оторвался от нее, что-то сказал с кривой, вынужденной улыбкой и, согнувшись, полез в открытую дверь товарного вагона. Женщина повернулась, и Роман увидел ее доброе, молодое, красивое, типично русское лицо, с припухшими губами и глазами полными слез.
«Вот ведь как бывает!», думал он с удивлением, забравшись в вагон и пробираясь между товарищей, отыскивая себе местечко. «Красков -–садист, сволочь, еще и мародер к тому же. А эта женщина, красивая, молодая и, судя по всему, с хорошим сердцем – любит его не на шутку. За что? А черт его знает! Значит, что-то есть в нем такое, чего я не разглядел…»
- Вы бы все же смотрели себе под ноги, поручик, когда идете, - оборвал его размышления резкий, раздраженный голос. Капитан Ромашов, сидя на грязном полу, смотрел на него снизу вверх красными от недосыпания, слегка слезящимися глазами. Его лицо, усталое, с резкими морщинами у рта и глаз, нервически подергивалось. – Как бронепоезд прете, в самом деле… Тут же люди кругом!
- Извините, капитан. Тесно!
- Идите сюда, поручик! – окликнул его Заклинский, устроившийся в темном углу. – Здесь достаточно места. И подремать можно…
Все время, пока состав шел до станции, Роман спал, положив голову на свой грязный вещевой мешок. На станции добровольцы долго сидели в вагонах, свесив ноги наружу, покуривая. К полудню потеплело, из-за высокого бугра, нависшего над станцией, выглянуло теплое по-весеннему солнце. По высокому ярко-голубому небу лениво ползли кудрявые облака, с крыш вагонов закапало. Маленький казачонок в белой папахе, в большом не по размеру рваном полушубке с закатанными рукавами прогнал по улице корову, помахивая длинной хворостиной и покрикивая. Он увлеченно лизал длинную сосульку, зажав ее в грязном кулачке, и с интересом смотрел на открытые вагоны, полные людей. Роман бросил ему кусок французской булки, и казачонок ловко поймал ее на лету.
-Спаси бог, дяденька!- крикнул он звонко и улыбнулся.
Роман спрыгнул с вагона и пошел через пути – он решил оправиться. Снег таял, становился ноздреватым и черным, под ногами хлюпали первые лужи. На душе у Романа было весело и бодро. Он перешел через рельсы, мимо платформы с двумя зачехленными орудиями, и завернул за кирпичную будку. Только он повернулся к стене и, распахнув полу полушубка, принялся расстегивать галифе – как вдруг выругался и сделал пару шагов назад.
Рядом с ним, у стены, запрокинувшись, лежал на спине молодой черноусый солдат в распахнутой шинели, на черном от крови снегу. Фуражка свалилась с его головы, и налетающий ветер шевелил прямые темные волосы; одна рука прижата к груди, другая отброшена в сторону. Правая нога согнута в колене, а другая, без сапога, с размотавшейся портянкой, была судорожно вытянута. У солдата было красивое бледное лицо с остановившимися, уставленными прямо в небо голубыми глазами, а на круглой молодой шее – запекшаяся черная дыра.
«Лень прибрать им, сволочам!» подумал Роман, отошел еще на несколько шагов и справил свою нужду, не глядя на расстрелянного.
Когда он вернулся и снова залез в вагон, то спросил у прапорщика Крылова, который пробыл здесь уже несколько дней вместе с Георгиевским полком:
- Что это за парень валяется за будкой? За что его?
Крылов невольно поморщился. Его молодое, свежее по-мальчишески, доброе лицо выразило страдание и отвращение
- Э-э, зверство, знаете…Не понимаю этого! – сказал он горько. - Вчера это произошло. Сижу, вижу - казаки-партизаны из дивизиона Глазенапа возвращаются из разъезда. Шумят, галдят…Впереди едет старик на прекрасном рыжем англичанине, в отличном кавалерийском седле, с мундштуками…Старик такой свежий, крепкий, румяный, с седой бородой, как у патриарха, в казачьем синем кафтане, и конь под ним красавец – залюбуешься! Остановились у плетня, старик слез, остальные казаки вокруг собрались – кричат, руками машут… Ну, я и подошел посмотреть, что такое? Оказалось: коня только что взяли у красногвардии, и теперь поделить не могут – отбивают у старика лошадь в пользу молодого…Тот говорит: «Я же его взял!». А молодой казак, фронтовик по виду, в ответ: «Ну да, конечно! А я где был?» Ну, и другие поддерживают его, говорят: «Отдай! Молодому нужнее!» И тут же этот парень стоит неподалеку, пленный. Из себя бледный такой – казаки про него и забыли! Он стоял-стоял, потом дернул одного за рукав: «Куда мне?» Старший у казаков говорит: «В штаб надо вести!» Повели они его… Я пошел к вагонам, смотрю – минут через двадцать уже обратно шагает. И с ним солдаты наши, корниловские. Я: «Куда вы, мол, его ведете?» Они смеются в ответ: «На тот свет приказали направить! В штаб к Духонину!»
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 02.06.2010, 22:53   #8
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Добровольцы


Крылов махнул рукой, достал из портсигара папироску и предложил Вольскому. Они вместе закурили.
- Я как-то невольно с ними пошел – интересно, знаете…- продолжал Крылов. - Подлая все-таки человеческая натура! Перевели его через пути – он все просит: «Не убивайте, братцы! За что? У меня ребенок, девочка. Пожалейте!» А наш солдат один, такой курносый, говорит: «Садись, снимай сапоги!» Тот сел, начал снимать – а солдат: «Эх, говорит, сволочь! Да у него и сапоги-то дырявые!» И сразу – бац ему в шею из ружья! Кровь прямо фонтаном брызнула… Так и расстреляли. Почему? За что? Не могу понять…
Офицеры в молчании слушали его рассказ. Потом один сказал:
- А кто его знает – может, это он в плену стал таким мирным! Может, до этого он наших на куски рубил и в землю закапывал!
- Все равно не следует так. Мы не должны им уподобляться. Мы против этого и пошли воевать.
- Э-э, бросьте миндальничать, господин штабс-капитан! А ля гер ком а ля гер.
- Тут еще пленных взяли на днях, - сказал Крылов. – Двух раненых латышей и сестру большевистскую Их не расстреляли. Сестра такая противная! Держит себя вызывающе, нагло! Красивая, сволочь, - но наглая! Я, говорит, убежденная большевичка. Наши начали латышей бить – она их утешает, перевязывает. А нашего раненого отказалась перевязать. Вот такую, право слово, застрелить – и не жаль!
Роман прилег на грязный пол, подложив вещмешок под ухо, задремал под, под неумолчный вороний грай. Крылов ушел к офицерам своего полка. Добровольцы из отряда полковника Симановского сидели в вагоне, курили, закусывали, переговариваясь между собой. Потом кто-то толкнул Романа в плечо:
- Ромка, вставай! Скорее! Пойдем с нами!
Вольский поднялся с пола, недовольно щурясь. Перед вагоном, в черкеске и бурке, стоял взволнованный князь.
- Быстрее, господа! Пойдемте! Необходимо прекратить это безобразие!
- Что такое? – спросил Роман, спрыгивая с вагона вниз и со сна невольно пошатываясь. – Что случилось, князь?
- Сволочное дело, господа…Необходимо срочно вмешаться. Подпоручик Красков и с ним еще несколько человек рвутся в вагон, где пленная сестра сидит. Пытаются отбить ее у конвоя и расстрелять…Пойдемте скорее! Это же свинство чистейшей воды! Мы армия или банда убийц?
- Крамской – мерзавец, я всегда это говорил!
- Ну ладно, при чем тут это.. Человек озлобился. Не это сейчас главное, а вот самосуда не допустить.
- С этого и начинается развал в армии!
- Да, это точно…Мы ведь как раз против самосудов и собрались воевать, не так ли? А тут свои же дурной пример подают…Нет, этого нельзя допустить!
Князь Чичуа, Вольский, Заклинский и еще трое офицеров спешным шагом, с винтовками наперевес направились к вагону, где содержали пленных. Возле него уже стояла небольшая толпа офицеров и солдат Корниловского полка. Князь и за ним остальные, расталкивая людей, прошли в центр неподвижно, в молчании стоявших людей. Крамсков, еще три офицера и пара солдат напирали на караул, отпихивали его и ругались.
- Пусти! Пусти, тебе говорят!- кричали они.
Молодой солдат, караульный, голубоглазый и широколицый парень, в казачьем полушубке, дрожа от волнения, отталкивал Краскова прикладом и кричал:
- Отойди! Стрелять буду! Истинный крест, выстрелю!
Чичуа, с револьвером в руке, твердым шагом подошел к Крамскову и взял его под локоть.
- Прекратите безобразие, подпоручик! – сказал он твердо. - Вы не в Красной гвардии! Извольте немедленно отойти от вагона!
Крамсков молча, в упор посмотрел на князя своими холодными, стеклянными глазами, и вдруг сквозь зубы пустил матерное ругательство. Бледный молодой офицер в распахнутой шинели, оскалившись кричал князю:
- А они нас жалеют? Жалеют, да? Заколю эту сволочь!
Его оттягивали назад, уговаривали:
- Да ладно вам, успокойтесь… Это же женщина! Пленная женщина! Вам не стыдно, милейший?
- А вы видели, как она себя держит, гадина?
-И что? И за это вот вы хотите ее приколоть, да?
- Держите себя в руках, подпоручик! Вы не институтка, а боевой офицер, все-таки. Нельзя так распускаться, стыдно. Или с советской солдатни пример берете?
- Эк нервы расходились у человека…
- А я, честно говоря, тоже считаю, что таких мерзавок жалеть нечего. Только самосуд не надо устраивать. Военно-полевым судить ее – и на шворку. Пусть висит.
- Господа, прошу вас, расходитесь! Полковник идет!
Полковник Симановский и с ним еще несколько офицеров спешили к вагону. Симановский, большой, плотный, с седеющими усами, в сбитой на затылок фуражке - шел большими шагами и неистово ругался:
- Что за черт! Тоже мне армия! Сброд, а не армия! Всех разгоню, трам-тарарам! Толпа начала расходиться в разные стороны. Крамской шел рядом с Вольским, волоча за собой на ремне винтовку, тихо ругаясь матерно и бормоча: «Я не я буду, все равно заколю стерву…» Вольский смотрел искоса на него, на его мальчишеский профиль со слегка вздернутым носом и упрямым круглым подбородком, и вспоминал ростовский вокзал, девушку с милым, добрым, красивым лицом, которая его там обнимала и крестила на прощанье…Бог мой, думал он. Какое время! Какие люди! Что творится кругом!

Добавлено через 51 секунду

Отряд Симановского простоял на станции больше суток. На следующий день с утра небо опять нахмурилось, заволокло тучами, приморозило. Крупными хлопьями повалил снег. Где-то невдалеке погромыхивало: там полковник Кутепов с георгиевским полком сдерживал натиск красных. К вечеру поступила команда: «Выступать на Чалтырь!» Перед вагонами добровольцы построились и по разбитой, разъезженной дороге колонной двинулись в поле, за станцию. На околице им встретилась группа казаков: в полушубках, синих старинных чекменях и мохнатых папахах они сидели кружком возле плетня, курили и о чем-то переговаривались, разглядывая добровольцев. Роман шел рядом с Заклинским, широко шагая, стараясь не сбиться с ноги. Перед ним маячила спина корнета Михайловского в старенькой, продранной под мышкой шинели, с винтовкой на спине. Заклинский время от времени что-то тихо бормотал себе под нос, будто молился. Ветер все усиливался, гнал навстречу холодную снежную крошку.
- А ведь это метель!- сказал Заклинский. - Вот ведь черт! Глядите, как крутить начинает. Так и сбиться недолго!
Мимо колонны рысью пролетело несколько верховых, пригибаясь, накинув на глаза колпаки башлыков. Ветер относил концы башлыков им за спины, трепал их со всей нарастающей силой. Колонна с бугра спустилась в неглубокую балочку и стала.
- Что за черт! – раздались с разных сторон голоса. - Почему стоим? Этак и замерзнуть можно!
- Вот дьявол! Опять приморозило. И метель! Прямо как в «Капитанской дочке»! Метель, барин!
- Э-э, корнет…Какая там еще к черту дочка? У меня вон уже уши обмерзают…Скоро зазвенят.
- Провод ищите! Ищите провод! – понеслось по колонне. Люди стали выходить из строя, разбредаясь в разные стороны по снегу, наклонившись и шаря ногами под собой.
- Вот черт! Замерзаю! Потри уши, прошу!
- Где он, собака? Где этот чертов провод?
- А где полковник?
- И какой умник погнал нас сюда на ночь глядя?
Ветер налетал из-за бугров, обжигал щеки. На снегу копошилась черная раздерганная куча людей, будто разворошенный муравейник. Люди топали изо всех сил ногами, хлопали себя по бокам. Некоторым снегом оттирали щеки. И мат, мат, мат, густой и тяжелый, липкой пеленой висел в воздухе…
- Убил бы гадов! Сидит там в штабном вагоне эта сволочь, коньяк пьет…Ткнул пальцем в карту: наступайте! Мать-перемать!
Вдали кто-то протяжно закричал: «Строимся!» И снова колонна медленно собралась воедино, всосала, вобрала в себя рассыпавшихся людей и медленно, ленивой, блестящей щетиной штыков змеей поползла вперед, по степи, туда, где в кромешной темноте мелькали огоньки рассыпанного по склонам степного бугра села. Кое-как добровольцы добрались до окраины и бросились по хатам – греться. Группа иззябших, полуобмороженных добровольцев, с Вольским в том числе, ввалилась в дом на окраине, с громом сапог, руганью, со стуком винтовочных прикладов разместилась в большой комнате с печкой, до смерти напугав хозяина армянина, в угол побросали подсумки, винтовки, шашки и повалились на грязный пол, спать. А в ночь, в заснеженное поле, поскакали несколько верховых, поехала санитарная повозка – подбирать отставших…
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Ответ

Метки
крупная проза

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Текущее время: 19:35. Часовой пояс GMT +3.



Powered by vBulletin® Version 3.8.6
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot
Права на все произведения, представленные на сайте, принадлежат их авторам. При перепечатке материалов сайта в сети, либо распространении и использовании их иным способом - ссылка на источник www.neogranka.com строго обязательна. В противном случае это будет расценено, как воровство интеллектуальной собственности.
LiveInternet