|
Журавлиный колодец
У замшелого бора, где ветер ерошит макушки
Рослых сосен, разрушенный сруб сорняки оплели.
В нем когда-то жила полоумная старая Лушка,
Над покатою крышей кружили весной журавли.
Не искала Лукерья курлыку в лазоревой сини –
У колодца стоял одноногий, качая цепьём.
Покорежённый ствол – ей, болезной, мерещился сыном.
Горевали соседки, по-бабьи жалели её.
А она говорила с ним ласково, будто с ребёнком,
Он скрипел ей калёным шарниром в прорезе ноги.
Забывалась, не веря в казённую ложь похоронки,
И в далёкую правду Кунарских предгорных могил.
«Мой Максимка… Максимушка…", – падало в воду ведёрко.
В отражении сын улыбался здоровый, живой –
Голубая беретка, тельняшка, ремень, гимнастёрка,
Журавлиные крылья на лычках и там, за спиной…
Пальцы гладили воду, рябила слезою картинка,
А соседки, вздыхая, крестились и кляли режим.
Журавлиный колодец прозвали в деревне – Максимка.
Схоронили старуху Лукерью на Пасху, кажись…
А колодезный столб сорок дней отстоял по усопшей.
Кто бездумно поджёг – неизвестно. Корёжась в золе,
Деревянным крылом, обожжённым, бил небо наотмашь,
Но не смог оторваться, к родной прикипая земле.
Фадей Максимов (с.)
| 
