Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка Современная поэзия, стихи, проза - литературный портал Неогранка

Вернуться   Стихи, современная поэзия, проза - литературный портал Неогранка, форум > Наши пациенты > Палата N5 : Прозаики > Читальный зал

Читальный зал крупная проза, романы и повести


Ответ
 
Опции темы

Погибшие легионы. Роман

Старый 12.03.2010, 21:22   #21
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Ист. роман. Главы 7-8.


Квартилла поднялась, наконец, с земли, и тоже подсела к огню. С огромной встрепанной копной грязных крашеных волос, в разорванной тунике, открывавшей белые плечи и обвисшие, толстые груди, с распухшим от слез лицом и синяком под глазом, она была похоже на ведьму. Она попросила у Марка мех с вином и пила его жадно, не отрываясь, как воду. Серебряные браслеты на ее запястьях и кольца на пухлых пальцах блестели в отблесках костра.
- Ну, ты! – строго прикрикнул на нее ветеран. – Чье вино дуешь?
Марк забрал у торговки мех и грустно встряхнул его.
- Все высосала, глупая баба!
- Смерть моя пришла, - вдруг провыла Квартилла и принялась рыдать, размазывая слезы по нарумяненным щекам. – И зачем мы только забрались сюда, в эти проклятые богами леса? Все моя жадность глупая, бабская; хотелось денег на старость заработать себе. Вот, заработала! Все отняли у меня легионеры, все добро мое пошло в пасть огню. А завтра придет дикий херуск и отрежет мне голову, как бедному старику Эвмолпу!
- Э-э, чего разнылась? – пробурчал Марк Мероний. – Только этого не доставало!
- Ей хорошо, - кивнула Квартилла на Хрисиду злобно. – Она молодая, красивая, здоровая. Грудь у нее торчит вперед, а задница круглая и крепкая, как лесной орех. Ее не убьют, возьмут в наложницы. Будет какого-нибудь германского медведя обслуживать и задом, и передом, как умеет. А меня кто пожалеет? Кому я нужна, старая и толстая? Кто меня, несчастную, защитит? У-уу, - завыла она, и принялась раскачиваться из стороны в сторону, как маятник.
Мероний только посмеивался, глядя на нее.
- Нечего причитать, дура, - сказал он, и в голосе его Квинт услышал неожиданно ласковую, теплую ноту.- Что ты тут на нас тоску нагоняешь? Все будет хорошо.
- Что ж может быть хорошего?
- Все! Завтра налегке, без обоза, без вашего глупого барахла, быстренько пойдем в Ализон. И тебя, старую корову, не бросим. Пойдете вместе с нашей центурией – я поговорю на этот счет с нашим центурионом Гаем. Буду лично тебя пинками в жирный зад подгонять, чтобы не отставала. Доберемся туда, отдохнем. Потом подойдут из-за Рейна подкрепления, те легионы, что в Старых лагерях стоят. И тогда мы вернемся. Сожжем деревни этих варваров, разрушим их городки, вырубим священные рощи, а их всех угоним в рабство.
И Марк, злобно сверкая глазами, угрожающе выпятил вперед небритую челюсть.
- Порежем их тысячи, кровью зальем поля… И тогда ты снова приедешь сюда торговать своим дерьмовым вином, и своими гнусными битками, которые, верно, крутила из дохлых собак и кошек, да из повешенных на крестах разбойников. Заработаешь еще больше денег, купишь себе новую повозку, и новых лошадей, мулов и рабов. Ну, что воешь? А ну, прекращай это никчемное дело! – добавил он сердито. - Не то, клянусь Плутоном и всеми подземными богами, я тебе так двину в другой глаз, что ты живо забудешь про весь твой загубленный хабар, и про свои слезы!
Хрисида, слушая их разговор, теснее прижалась к Квинту.
- Давай уйдем отсюда, - сказала она ему на ухо.
- Куда?
- Куда-нибудь, где нет людей, где можно побыть вдвоем, - шепнула она тихо. –. Уйдем, не могу ее слушать.
Квинт поднялся на ноги. Ветеран снизу посмотрел на него. Его заскорузлая, грубая, похожая на конское копыто ладонь гладила горько плачущую трактирщицу по растрепанным волосам и круглым голым плечам.
- Ты недолго, - сказал он, добродушно похлопывая Квартиллу по спине, точно лошадь. – Нам скоро в дозор идти.
- Сейчас вернусь, - сказал юноша. Хрисида обнимала его за талию, прижимаясь, обвиваясь вокруг, словно виноградная лоза. – Не уходи, жди меня здесь.
- Ладно.
Они прошли мимо палаток солдат семнадцатого легиона, мимо догорающего огромного костра, вокруг которого еще толпился народ, мимо коновязи с лошадьми, пробрались между телегами со стонущими ранеными, где на земле были разбросаны окровавленные повязки. Хрисида шла впереди, держа юношу за руку. Она то и дело наклонялась и заглядывала под повозки. Около одной из них, побольше и повыше остальных, девушка остановилась. Она огляделась кругом и дернула Квинта за тунику.
- Давай свой плащ, - сказала она Квинту, забралась под дно повозки и расстелила его на разбросанном сене. Потом девушка высунула из-под нее кудрявую голову и протянула руку
- Лезь сюда, - сказала она. – Иди ко мне, мальчишечка.
Квинт тоже забрался под повозку. Там было темно и уютно. Вкусно пахло сеном, лошадьми, дымом, сырой кожей. Хрисида лежала нас спине, молча; Квинт почувствовал в темноте ее ищущую ладонь, и наклонился к лицу девушки. Нос его уловил легкий аромат благовонных притираний, которыми пользовалась гречанка, и запах ее влажных волос. Тонкие пальцы Хрисиды легли ему на затылок. Грудь ее была в руке юноши, свежий рот девушки приоткрылся, и Квинт почувствовал ее мягкие губы у себя на шее, и легкие касания ее трепещущего, влажного языка. Несмотря на все пережитое, на всю страшную усталость, он ощущал, как желание поднимается в нем.
- Иди ко мне, - снова сказала она. – Люби меня изо всех сил. Может быть, это наша последняя ночь. Может, тебя или меня завтра убьют. Люби меня, мальчишечка! Иди ко мне, сладкий мой, милый мой, carissime, ocelle mi!
Неподалеку топтались кони, с хрустом жевали овес, иногда тихо ржали. Пара солдатских ног прошла прямо возле телеги, остановилась на миг, как будто человек прислушивался к доносящимся до него звукам. Потом он насмешливо хмыкнул и зашагал дальше. Постепенно все стало уходить, уплывать куда-то вдаль. Исчез огромный, набитый людьми и животными лагерь, с его валом, частоколом, башнями, палатками, улицами, тысячами костров, с его вонью и дымом, с постоянным шумом, скрипом, людскими разговорами, плачем, стонами… Все это ушло куда-то очень далеко. Остались только разостланный на разбросанной соломе пестрый солдатский плащ, и юная девушка на нем, ее огромные, широко открытые глаза на странно изменившемся, едва различимом в полумраке лице, которое из жалкого и испуганного сделалось теперь удивительно прекрасным, как у Дианы или Венеры. Обнаженное, гладкое тело, такое послушное в напрягающихся руках, такое живое и гибкое, отвечающее движением на движение, толчком на толчок, ударом на удар, такое жаркое и ласковое, полное сладостного, влажного, живого огня, в который он, казалось, погружался все глубже и глубже, как будто огонь этот обволакивал его со всех сторон. И он растворялся в нем, теряя себя, и напрягаясь изо всех сил, чувствуя, как капельки пота выступают на лице. Он слышал ее стоны, сперва тихие и робкие, потом все сильнее и громче, и так до тех пор, пока поднявшаяся из самых глубин ее тела сладострастная волна не подхватила их и не швырнула со страшной силой куда-то очень далеко, за вал, за ров, за вздымающиеся вокруг горы, полные врагов, туда, где нет ни страха, ни ненависти, ни боли, ни злобы, ни тоски человеческой, а есть только счастье, наслажденье, любовь и ласка…
После они какое-то время лежали неподвижно, прижимаясь друг к другу, переплетаясь руками и ногами. Квинт чувствовал, как тело девушки как будто медленно остывает под его руками: словно внутренний жар, еще несколько минут назад сжигавший ее дотла, теперь уходил в сырую землю у них под спиной. Снова действительность вернулась и властно призывала их к себе. Стал слышен шум лагеря, и разговоры солдат неподалеку, буквально в десяти шагов, чьи-то стоны и жалобные причитания «Vae mi miserum, vae!», грубые ругательства, удар по конской спине чем-то тяжелым, испуганное лошадиное ржание, и отрывистые звуки команд центуриона, производящего развод караула. Голова девушки лежала у него на плече, и Квинт осторожно пошевелился, вынимая из-под нее свою руку.
- Мне надо идти, сладкая моя, dulce mea, – сказал он негромко и ласково. – Скоро третья стража. Наша очередь. Фабий, собака, отправил нас. Что делать?
Хрисида повернулась на бок, прижимаясь к нему горячим телом, обнимая изо всех сил.
- Подожди, - сказала она. – Полежи еще немного. Еще чуть-чуть! Потом пойдешь.
- Не могу, малыш, не могу никак! Уже много времени. Уже пора.
- Еще чуть-чуть! Еще самую малость!
- Пусти, мое солнце, пусти, ocelle mi! Надо идти. Война, что поделаешь.
- Не хочу тебя никуда отпускать!
И она тихо, жалобно заплакала. Квинт гладил ее по разметавшимся волосам, по плечам, целовал нежно в губы и в грудь, стараясь успокоить. Потом он вылез из-под повозки и оправил на себе тунику, застегнул поверх два тяжелых, перекрещенных пояса с кинжалом и мечом. Какие-то солдаты сидели неподалеку на телеге, тихо переговаривались и посмеивались, глядя на то, как Хрисида выбирается из-под повозки и, выпрямившись, подняв руки, завязывает на затылке свои пышные волосы в пучок.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 12.03.2010, 21:23   #22
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Ист. роман. Главы 7-8.


- Ай, хороша девчонка! – сказал один довольно громко. – Я бы тоже с ней не прочь сейчас позабавиться. Посмотрите только, какие у нее грудь и ягодицы. Эй, братишка, не поделишься с друзьями-легионерами? Хоть один разок!
- Чего там! – поддержал его товарищ. – Может, завтра нам всем умирать? Так хоть порадоваться напоследок. Слышишь, девчоночка? Как ты сладко трясла сейчас со своим приятелем эту телегу! Она прямо ходуном ходила. Мы тут все слышали, и завидовали вам. Поверь мне – трое всегда лучше, чем один. Посмотри, что у меня для тебя есть!
И он откинул полу туники, демонстрируя свой товар.
- Клянусь Аполлоном: завидев тебя, его сынок, шаловливый Купидон, так ударил меня свой стрелой, что я тоже, готовый к сражению, натянул в ответ свой лук. Погляди, как напряжена его тетива. Пожалей меня, девчоночка, а то она того и гляди порвется!
- Спусти ее своими собственными руками, - посоветовала Хрисида холодно, проходя мимо, в обнимку с Квинтом. – Или попроси своего дружка, пусть поможет, чем сможет. Сначала ты его обслужишь, потом он тебя – по-товарищески, как братец братца. Лучше всего, если ты это сделаешь своей грязной пастью. Может, она почище станет после этого.
- Что ты сказала, шлюха, flava coma? – спросил солдат громко, и начал было подниматься со своего места. Квинт живо повернулся к нему лицом, взявшись за рукоятку меча. Но тут третий легионер, с бородой, в которой поблескивали серебряные нити, видимо, старший из всех, остановил своего товарища, положив руку ему на плечо.
- Ну что привязались к ним, вороны? – сказал он густым и ленивым басом. – Что надо? Отстаньте от парня и от девчонки! Не видите, что ли: здесь любовь? Иди спокойно своей дорогой, солдат, - отнесся он к Квинту. – Никто тебе не тронет, и да хранят тебя и твою подружку бессмертные боги.
- И тебе того же желаю, - ответил Квинт сдержанно, поворачиваясь к легионерам спиной, но, на всякий случай, продолжая держать ладонь на рубчатой рукоятке своего гладия.
Они молча дошли до своего костерка. Там сидел один только Марк, довольно улыбался широким лицом, задумчиво щурился на огонь и поплевывал. Завидев товарища, он живо поднялся на ноги.
- Ну, нам пора! Пошли быстрей, а то Фабий, пожалуй, все-таки пустит в ход свою палку, - обратился он к Квинту. – Прощайтесь, любовнички, до завтрашнего утра. Только живо! Я договорился с Квартиллой: они завтра вместе с нами пойдут. Хозяйка твоя даже дала мне два денария, чтобы я заплатил за вас центуриону, - сказал он гречанке. – Вот как она теперь не хочет с нами расставаться. А ведь совсем недавно отказывала мне в лишнем секстарии вина! Так что не расстраивайся, девочка, и утри свои прелестные глазки: вы расстаетесь ненадолго. Поцелуй ее, солдат Цезаря – и бегом на пост!
- А где Квартилла? – спросила гречанка, оглядываясь по сторонам.
- Там она, за палаткой. Она вдруг решила помыться, в порядок себя привести после тяжелого дня. Я тут утешил ее, как мог, - и Марк игриво подмигнул товарищу при этих словах. – Так что она должна быть сейчас спокойной да ласковой. Давай, целуй своего братца, и мы пошли!
Они попрощались, и легионеры быстро зашагали по направлению к своей палатке. Огромный костер на площади догорал. Только легкий дымок поднимался еще к темному небу от его вершины, да угли иногда вдруг вспыхивали дрожащим, переливающимся, неверным светом. Вокруг уже никого не было: солдаты оставили свой пост, и зрители разошлись кто куда. Лишь какой-то старик ковырялся в мерцающих углях, искал что-то. Он испуганно выпрямился, заслышав солдатскую тяжелую поступь, пропустил легионеров мимо себя, пожевал губами и потом снова принялся за свое занятие. Марк шел и лукаво ухмылялся.
- Сегодня не один ты бился во славу божественного Августа, - сказал он весело. – Я тоже чуть было не сломал свое старое, потрепанное в битвах копье. Кто бы знал, что в этой неповоротливой на вид туше таится столько огня!
- Серьезно? – спросил Квинт. – Ты про Квартиллу? Она же старая!
- Для женщины сорок – это не старость, - возразил Марк. – Это – вторая молодость. А Квартилле даже поменьше будет – тридцать четыре или тридцать пять, по-моему. Я ее спросил, но она не сказала: стесняется! Ты знаешь, для баб в таком возрасте каждый раз – он как последний. Я даже сам не ожидал, что она с таким жаром возьмется за дело. Вот что значит вовремя утешить да высказать сочувствие! Любят они это, жалость да ласку.
Марк усмехнулся цинично.
– Когда я поставил эту корову на четвереньки и приладил к ней свое оружие, она так пошла своим крупом поддавать – словно на необъезженном коне поскакал! Едва успевал за ней. Вот так трактирщица! А раньше и смотреть в мою сторону не хотела: подумаешь, легионер! Ходила гордая да неприступная, словно сенаторша. Ей тогда центуриона нужно было, или на худой конец вексиллария. Но ничего, оказалось, что и старина Марк тоже на что-то годится!
- Они что, в самом деле завтра с нами пойдут? – спросил Квинт, поворачивая налево, в переулок.
- Пойдут, куда денешься. Все же удивительно устроен человечишко! Когда у мужика тетива туго натянута и готова к спуску – чего не наговоришь в этот момент, чего не наобещаешь! Какие сказки я пошел ей плести, когда вы ушли от нас! И что она красавица, и что всегда я о ней мечтал, и заботиться о ней буду, защищать от злых херусков, и все в таком роде. Так говорил, что сам верил! А теперь вот думаю: да на что она мне завтра сдалась? Будет рядом тащиться да хныкать. Как будто без нее мало хлопот! Тут как бы самому уцелеть, голову свою не сложить в этих проклятых лесах… В общем, считай, сам себе ноги топором подрубил.
- Это верно, - сказал Квинт, улыбаясь. – Кто тебя за язык-то тянул?
Марк сокрушенно покачал головой.
- Э-э, ладно, - сказал он, махнув рукой. - «Раз - так, раз – этак!» сказал мужик, потеряв пегую свинью. Чего нет сегодня, то будет завтра: в том вся жизнь проходит. Вечно я брякну что-нибудь такое, о чем после жалею! Из-за того меня и декурионом до сих пор не сделали. Все мой глупый язык…Ладно, пусть идут с нами. А то знаю я - здесь много найдется любителей у них за пазухой руки вытирать. Уж лучше мы о них похлопочем, чем какие-нибудь галлы или нумидийцы!
За этим разговором они пришли к себе в центурию. Большинство солдат уже давно спали, в палатке или около костра, завернувшись в плащи и шкуры. Вскоре пришел декурион, и под его командой легионеры двинулись к валу. По приставной лестнице они забрались на башню, на которой ярко горел и чадил большой факел. Налетающий ветер трепал пламя в разные стороны. Прямо перед ними, за лагерным рвом, простиралось пустынное темное поле; примерно через полмили начинался пологий подъем, и дальше вздымались заросшие лесом высокие холмы. Мрачное, угрюмое, сплошь закрытое тучами небо низко висело над головами. Сова бесшумно пролетела над полем, редко взмахивая широкими крыльями, из стороны в сторону поворачивая круглую глазастую голову. Вдали, над телами убитых херусков, лежавшими в густой траве, с озабоченным карканьем суетились вороны. Лисица торопливо прошмыгнула мимо одного из трупов, остановилась, посмотрела на людей на валу, мотнула пушистым хвостом и скрылась в камышах.
Снова пошел дождь; солдаты кутались в свои плащи с капюшонами, всматриваясь вдаль. За их спинами громадный лагерь еще громко гудел людскими голосами, еще светился, переливаясь огнями. На вершинах холмов видно было зарево, отблески кровавого света; там сидели херуски и тоже жгли костры. Здесь, на башне, на холодном ветру, под вновь посыпавшим с неба дождем, при виде этого широкого луга, болот и гор вдали Квинт вдруг впервые по-настоящему понял и прочувствовал то отчаянное положение, в каком оказалось сейчас тридцать тысяч римлян, идущих в Ализон. Огромная враждебная страна простиралась перед ними. В горных проходах, в густых дебрях, в укрытиях тысячи врагов ждали удобного момента для нападения. Внезапно Квинт ощутил очень остро свою близкую, родственную связь с теми людьми, что сбились сейчас на огороженном частоколом пространстве за его спиной. Всем одинаково грозила смерть, богатым, и бедным, солдатам и командирам, хозяевам и рабам. Она подстерегала их за каждым кустом, каждым деревом, сидела в каждом овраге, таилась в зарослях камышей. Только вместе они могли одолеть ее, пробиться отсюда в безопасное, надежное место. Сколько людей завтра умрет, сраженных дротиком или мечом херуска? Сколько еще их станется лежать и гнить здесь, в этих лугах и чащах? Квинт не мог знать этого, как не ведал и своей собственной судьбы. Но строгое, серьезное, торжественно-мрачное настроение овладело им сейчас. Он чувствовал себя теперь совершенно иначе, чем час назад, в объятиях своей веселой подружки. Он стоял на деревянном помосте, ссутулившись, опершись на свое копье, в надвинутом на лоб тяжелом шлеме, подняв капюшон длинного галльского плаща, смотрел по сторонам, каждую минуту ожидая нового нападения, и мысленно готовился к предстоящим боям, к новой крови и новым мукам.


Конец первой части
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 21.07.2010, 18:41   #23
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Крест и костер. Глава из ист. романа.


Глава из исторического романа про легионеров.


********************************************

Легионер Клодий был неправ, когда утверждал, будто Марк Цецилий погиб на его глазах. Бронзовый шлем «кулус» смягчил удар тяжелого германского топора, который лишь оглушил ветерана, слегка разрезав кожу на его лысеющей макушке. Он очнулся примерно через час, чувствуя, как кто-то тащит его за ноги по сырой земле. Его перевернули на спину и толкнули в бок.
- А ведь дышит, собака, - сказал грубый голос на языке херусков. – Поднимай его, Теодериг!
Марка потянули за руки и подняли с земли. Он пошатнулся и упал бы, если бы его не поддержали. Все качалось и плыло у него перед глазами. Как-будто сквозь туман он видел двух германцев, глядящих на него с недоброй, зловещей усмешкой.
Один из них был рослый, широкоплечий воин, курносый, с волчьей шкурой на плечах, в шлеме римского центуриона на голове. Щеку его пересекал длинный белый рубец старого шрама; на загорелой, мускулистой, густо татуированной груди болталась римская наградная серебряная цепь. Второй был пониже и поплотнее, с бородой, в римских коротких штанах и кожаном, покрытом заплатами плаще. В руке он держал окровавленный гладий ветерана.
- Ну что, солдат Цезаря? – спросил он. – Очухался, герой? Посмотрите на него!
И оба весело засмеялись. Марку то и дело казалось, что земля уплывает из-под ног, качается, как будто палуба корабля; затылок отчаянно ломило от боли. Пояса с кинжалом и вышитой перевязи с ножнами для меча на нем уже не было. Покачиваясь из стороны в сторону, как пьяный, он смотрел на то, как германцы ворочают тело убитого им воина. Потом его заставили сесть, и стащили с него через голову тяжелую кольчугу.
- Теперь пошли с нами, ветеран, - сказал германец с бородой, весело хлопая его по плечу. – Тебя ждет хорошее развлечение. Клянусь копьем Водана, скучно тебе не будет … Ты еще пожалеешь, парень, что сразу не подох!
Они отвели его в сторону, к большой группе пленных римлян, и посадили отдельно, в кучке ветеранов и вексиллариев; среди них были пленный сигнифер девятнадцатого легиона, и два младших центуриона. Там Марку перевязали голову.
Постепенно он начал приходить в себя. Налитыми кровью глазами он смотрел на то, как германцы бродят по полю битвы, обыскивая трупы легионеров, сдирая с них доспехи и оружие. Своих убитых они относили в сторону, к дороге. Из лагеря одна за другой подъезжали телеги; пленные легионеры и гражданские брали мертвые тела германских воинов, и грузили на повозки, которые возвращались в разгромленный лагерь. Там, перед трибуналом, уже складывали гигантский погребальный костер: пленные, под присмотром конных херусков, растаскивали частокол, валили палатки, и складывали деревянные шесты и бревна в одну огромную кучу. Тела убитых германцев выкладывали рядами прямо перед авгуралом; родственники ходили между ними, опознавая своих.
То и дело какая-нибудь германка, распустив волосы и обнажив грудь, падала на колени перед окровавленным телом своего мужа и голосила, заходясь в рыданиях. Родственники, стараясь успокоить ее, брали тело и относили к себе на повозку, чтобы позже предать погребению в родном селе; тех же воинов, за которыми никто не приехал, сегодня же было решено сжечь на костре, который громоздился все выше и выше. Арминий разъезжал по полю на своем белом коне. Он подъехал к куче пленных, в которой был Марк, посмотрел на них холодным, ничего доброго не обещающим взглядом, что-то негромко сказал сопровождающему его сотнику и, щелкнув плетью, двинулся дальше.
Из леса конные херуски то и дело приводили новые группы пленных: они прочесывали лес, и хватали тех, кто, сумев вырваться из болота, забился в заросли на склоне холма. Дождь перестал, и небо стало расчищаться. Прощальные лучи заходящего солнца коснулись головы Марка, легли на его заросшие щетиной щеки. Рядом с ним сидел пленный сигнифер, опустив голову между колен; он молча плакал. Один из центурионов, постарше, с суровым, иссеченным резкими морщинами лицом, бритый налысо, раненый в руку и плечо, посмотрел на него и плюнул.
- Что же ты, братец? – сказал он горько. – Бросил орла, а сам побежал? Позор тебе, солдат! Будь ты проклят, трус несчастный! Чтоб тебя в подземном царстве ждали вечные муки, как Тантала или Сизифа!
Сигнифер ничего не ответил, только ниже опустил голову.
- Ладно, что теперь ругаться? – примирительно сказал один из вексиллариев. – Скоро нам всем смерть принимать! Оставь его в покое, центурион.
Тот посмотрел на солдата тяжелым, пронзительным взглядом.
- Я и перед смертью скажу трусу, что он трус, - ответил он ненавидяще. – Из-за таких подлецов мы и гибнем сейчас. Трусость – она и есть трусость, и смерть здесь не при чем.
Вексилларий ничего не ответил, только махнул рукой и отвернулся.
Какое-то время он сидели молча, наблюдая за тем, как германцы, радостные, торжествующие победу, расхаживают вокруг по полю. Мимо то и дело проносили значки разбитых манипулов, знамена когорт. Снова проехал Арминий, самодовольный, улыбающийся, весь прямо светящийся радостью и торжеством, окруженный телохранителями и князьями созных племен.
- Гоните их в лагерь! – крикнул он, указав плетью на пленных. – Пора! И вот что: приведите Сегеста, Бойокала и остальных. Пусть посмотрят!
Пленных подняли с земли и повели обратно в лагерь. Марк прошел около того места, где погиб Люций Эггий; конь его лежал на земле, на боку, вытянув шею, подогнув передние ноги, а в нескольких шагах от него видно было обнаженное, израненое тело героического префекта, без головы.
Вокруг набросаны были тела убитых солдат и коней, в самых разных позах, разбитые напрочь щиты, переломанные копья, гнутые, щербленные мечи; тут и там валялись на земле отрубленные руки и головы. Некоторых легионеров германцы изрубили буквально на куски. Воронье уже слеталось сюда, на мертвые тела, уже дралось над ними. Кружили над полем ястребы и коршуны, а над ними, под облаками, парили огромные беркуты, расплатав широкие бурые крылья, спускаясь все ниже, сужая и сужая свои круги. Над полем стоял смешанный запах мокрой травы и болота, едкого конского пота, сырого мяса и острый, характерный, незабываемый запах крови.
Проходя мимо большой лужи, Марк опустился на колени и облил голову водой; потом он напился, зачерпывая воду ладонью. Она была красноватого цвета и солоноватая на вкус. Подняв голову, чувствуя, как боль перекатывается ото лба к затылку, ветеран увидел, что в луже, у другого ее края, лежат три окровавленных тела, наваленных одно на другое. Солнце, выглянувшее было из-за края пухлых серых облаков, завалилось за гору, и воздух посинел, начал по-вечернему подрагивать, когда пленных привели в лагерь. Они прошли через разбитые, разломанные porta dextra, мимо кучи раненых, которые по-прежнему лежали тут на земле, мимо разметанной баррикады. Среди раненых по-прежнему бродили два измученных врача, подходили то к одному, то к другому лежащему на земле человеку. Несколько германцев сидели на земле неподалеку, положив на землю щиты и оружие, молча наблюдая за ними. Один из них ел хлеб с вяленым мясом, отрезая его большим ножом; потом он отломил ломоть хлеба и бросил одному из врачей. Тот поймал его на лету, пошатнулся, едва не упав от слабости, и молча поклонился германцу.
На башне у ворот Марк увидел убитого испанского лучника, того самого, что застрелил прошлой ночью князя Тиудимера. Он не успел уйти: херуски окружили его со всех сторон, и он сидел на башне до последнего, отстреливаясь от них. Теперь его мертвое тело наполовину свисало вниз, перекинувшись через край башни. Ветер слегка раскачивал по-обезьяньему длинные, мускулистые руки, одна из которых еще зажимала в черных корявых пальцах стрелу.
Потом через разгромленный лагерь их провели на площадь. Пространство вокруг трибунала было расчищено, палатки снесены и повозки разобраны. Здесь стояла большая толпа людей; в центре ее собрали пленных римлян. Их было не меньше тысячи человек. В первых рядах находились чиновники, пленные трибуны и центурионы, а со всех сторон их окружали плотным кольцом вооруженные германцы, пешие и конные.
В центре площади был сложен огромный костер, на котором плотными рядами лежали убитые германцы. Вместе с ними положили оружие: щиты, фрамеи, боевые топоры и мечи-скрамасаксы, лезвия и наконечники которых были ритуально погнуты. На преторском возвышении по-прежнему возвышался огромный шатер проконсула Квинтилия Вара; голова его, черная и обугленная, торчала тут же, на колу. Неподалеку, вздетые на копья, висели головы Люция Эггия, Валы Нумония и двух квесторов. Пленных разделили; рядовых солдат и гражданских собрали отдельно, а ветеранов, вексиллариев и центурионов отвели в особую группу.
Марк стоял в ней и наблюдал, как неподалеку от него пленные римляне поспешно сколачивают из бревен частокола огромные кресты. Херуски важно, вразвалку прохаживались между ними, выразительно пощелкивая взятыми из обоза тяжелыми плетьми, которыми римляне обычно наказывали рабов; у некоторых в руках были палки центурионов из виноградной лозы. Ими они били замешкавшихся пленных. Потом провели мимо сдавшегося в плен префекта Корнелия Цейония, закованного в цепи. Его только что высекли, зажав голову в деревянной колодке – фурке. Обнаженная спина префекта была вся в кровавых полосах, он дрожал, пошатывался и непроизвольно облизывал искусанные, рспухшие губы, дергая судорожно головой.
На префекта надели «тунику скорби» – грубый холщовый мешок, пропитанный смолой, с прорезью для головы, подняли на погребальный костер и крепко привязали к одиноко торчащему, толстому столбу. Цейоний стонал, всхлипывал и молился отцу Диту и всем бессмертным богам. Принесли захваченные значки манипулов и грудой свалили их перед возвышением. Потом, когда уже окончательно стемнело, подъехал Арминий.

(С) Квинт
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 21.07.2010, 18:43   #24
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Крест и костер. Глава из ист. романа.


Он неторопливо слез с коня и медленно, с подобающей моменту торжественностью поднялся на трибунал. Воины стояли вокруг плотными рядами, держа в руках зажженные факелы. Отсветы пламени играли на их бронзово-загорелых, суровых лицах. Арминий подошел к краю трибунала и встал, широко расставив ноги, высокий, красивый и сильный, с наглой толстой шеей, столбом выпираюшей из-под краев плаща, похожий на злого и коварного лесного бога. Ногами он попирал захваченные орлы двух легионов, первого и девятнадцатого. Вслед за ним на преторий поднялись князья херусков и союзных племен – Ингвиомер, Актумер, Сегимунд, Сеситак и другие. Ингвиомер уже изрядно хватил пива и трофейного вина: рожа у него была красная, и он шумно отдувался, выпячивая толстые губы, коренастый, сутулый и грузный, похожий на дикого вепря.
Привели закованных в цепи тестя Арминия, большого, медвежковатого, густо заросшего бородой князя Сегеста, князя ампсивариев Бойокала, и нескольких других знатных германцев, выступивших против восстания. Всех их поставили внизу, у подножия авгурала.
- Братья! – металлическим, накаленным голосом крикнул Арминий, широко разбросав руки. – Соплеменники! Воины! Радуйтесь! Мы победили!
И воины, пешие и конные, взбросив вверх смертоносные фрамеи, ответили ему дружным, страшным, рубленым криком. Арминий подождал, пока торжествующий крик этот, прокатившийся по всему захваченному лагерю, повторенный на поле и эхом отдавшийся в окружающих равнину горах, затих, и продолжил:
- На земле от Альбиса и до Рейна нет больше римских легионов! Нет легатов, префектов, квесторов, центурионов! Нет больше высокомерного, жестокого проконсула, его жадных чиновников, неправедных судей! Мы разгромили их, уничтожили, перебили до последнего человека!
Он снова торжествующе поднял руки.
– Они думали, что непобедимы, что нет силы, способной устоять перед их закованными в броню когортами. Они смеялись над нами и нашими законами, нашими верованиями. Они презирали нас! Они называли нас варварами, считали нас животными, лесными дикими зверями, полагали, что мы ничего не сможем противопоставить их порядку и дисциплине, их умению строить и воевать. Они пришли на нашу землю, высокомерные и алчные, принялись грабить нас, ослабляя своими поборами, стали превращать нас в рабов, выгоняя на работы, заставляя строить для них укрепления, мосты и дороги. Они надруглись над нашей верой и над верой наших предков. Они осквернили наши священные рощи, установили повсюду алтари смертному, их императору, и заставляли нас поклоняться ему, как богу. Они насиловали наших жен, сестер, дочерей, волокли их к себе на потеху и стегали плетьми, как нерадивых рабынь, они отнимали у нас последнее, отбирали нашу молодежь, заставляя служить у них в войске, захватывали наши луга и пашни. А если находились гордые, смелые люди, настоящие воины, которые пытались защитить себя и своих близких – они называли таких бунтовщиками и изменниками, хватали, подвергали мучительным пыткам и прибивали на крест. И они думали, что так теперь будет всегда; они считали, что час возмездия никогда не придет. Но боги часто посылают людям успехи и счастье, чтобы больнее потом было их сокрушительное падение. Все кончилось теперь! Нет больше рабства! Ваша доблесть, ваша отвага победила их хваленые, закованные в железо легионы! Отныне мы все, - и херуски, и хатты, и бруктеры, и узипеты, и другие племена, победившие римлян, - все по праву можем называться франками, свободными!
Он сделал короткую паузу, переведя дыхание. Потом продолжил:
- Посмотрите на них, - и Арминий указал рукой вниз, на стоящих тесной группой, раздетых, дрожащих пленных. – Как они жалки и ничтожны сейчас, как они дрожат и плачут, и боятся смерти! Они ваши, братья! Теперь вы можете сполна отплатить им за все ваши беды и унижения! Вы можете распинать их так же, как они распинали вас, можете сечь их, как секли вас, можете жечь, как жгли вас, и бросать их на растерзание зверям, так же, как они поступали с вами. Настал час расплаты для них и час нашего веселья, братья!
И германцы опять радостно взревели, потрясая оружием, глядя на трясущихся пленных и весело улыбаясь, переговариваясь между собой.
- Не все пошли с нами! - крикнул снова Арминий, выждав, пока гул утих, и рукой указав на группу закованных в цепи германцев у авгурала. – Нашлись среди нас и те, кто не верил в нашу победу, кто считал, что мы должны смириться с их проклятым владычеством, склонить голову перед их орлами, должны забыть свою веру и свой язык, сделаться покорными подданными их императора Августа. Вот они стоят здесь сейчас, вместе с нами, в час нашей великой победы!
Снова гул прокатился по рядам германцев, глухой и враждебный. Но не все были здесь так же единодушны, как в криках одобрения; многие воины отводили глаза, стыдясь смотреть на своих закованных в цепи родичей, патронов, друзей. Арминий, всегда тонко чувствующий настроения толпы, моментально уловил эти нотки в ее смешанном гуле.
- Не будем судить их строго, братья! – крикнул он и сделал жест перед лицом, как-будто отбрасывая в сторону что-то малосущественное. – Людям свойственно заблуждаться. Действительно, еще несколько дней назад трудно было поверить в возможность нашей победы. Казалось, что лагеря римлян неприступны, а закованные в броню когорты неодолимы. Клянусь молотом Мьелльниром, клянусь самим могучим Донаром: порой и я не верил в победу! – и он вдруг улыбнулся простой, детской, очаровательной улыбкой. – Что ж: не всем хватило мужества для борьбы, не все решили для себя, что лучше смерть в бою, чем римское рабство. Пусть теперь они сами поглядят на тех, кого так боялись! Пусть посмотрят, как они умирают, как трепещут и молят о пощаде! Пусть сами убедятся, что эти людишки ничуть не лучше других, что они так же смертны и так же трусливы, как и они сами!
Он утер со лба выступивший пот, неторопливо отошел в сторону, сел на курульное, украшенное слоновой костью и серебром кресло, то самое, в котором обычно творил суд проконсул Квинтилий Вар, и махнул рукой, отдавая знак начинать расправу.
Марк стоял в толпе ветеранов и центурионов с самого края. У него очень болела голова, и он почти не вслушивался в то, что говорит Арминий. Да это и было ему безразлично: он знал, что очень скоро умрет, и все силы своей души направил сейчас на то, чтобы выдержать последнее, самое страшное испытание в своей жизни.
«Бессмертные боги, Юпитер и Юнона, заклинаю вас: дайте мне силы!» молился он про себя, и беззвучно шевелил губами. «Пусть эти проклятые варвары не увидят моих слез и не услышат моей мольбы! Дайте мне умереть как жил, достойно!» Двое херусков подошли к нему и взяли за руки. Тогда Марк внезапно почувствовал облегчение: самое ужасное было стоять вот так, беспомощно, и ждать казни; а теперь он хорошо знал, что терпеть осталось недолго, что скоро все кончится. Он улыбнулся германцам бескровными, бледными губами.
- Что, парни? – спросил он их на латыни. – Вместе по бабам пойдем? Уже пора?
Курносый воин в волчьей шкуре посмотрел на него и покачал задумчиво головой.
- Да ты шутник! – сказал он тоже по-латыни. – Веселый парень, jucundissimus…Ну-ну, посмотрим, как сейчас ты запоешь, ветеран.
- А ты хочешь, чтоб я спел? – спросил Марк. – Да для тебя что угодно, приятель!
И он замурлыкал похабную песенку, излюбленную солдатами германских легионов: в ней рассказывалось про римского легионера, любителя вина и германских женщин, и слова все были одно гнуснее другого.
Его подвели к кресту, лежавшему на землю, и уложили на него, спиной вниз, разведя в стороны руки. Один из германцев встал над ним, с молотком и гвоздями в руках. Марк смотрел на него снизу и улыбался, продолжая напевать.
- Ну, держись, ветеран! – сказал германец, и вогнал длинный, толстый гвоздь в его черную, мозолистую ладонь, одним сильным ударом прибив ее к крету. Кровь брызнула и полилась густой струйкой, а Марк невольно вскрикнул.
- Что, больно? – весело спросил его германец в шкуре, наклоняясь над ним и обдавая густым винным духом.
- Нет, щекотно! – сказал Марк, и снова улыбнулся, как будто ощерился.- Я с детства очень щекотки боюсь, - пояснил он, обводя наклонившихся над ним людей налитыми кровью, мутными глазами.
Он внезапно закашлялся, чувствуя во рту солоновато-горький вкус крови. Германец пригвоздил к кресту вторую его руку, потом скрестил в лодыжках и прибил к столбу его ноги, по-прежнему одетые в грубые, изляпанные грязью калиги. Марк продолжал улыбаться и громко напевать хриплым голосом песенку про легионера Биберия, который любил выпить, подраться и подцепить на свое длинное копье германскую бабенку. Херуски преглядывались мужду собой и недоуменно качали головами, поражаясь несокрушимому мужеству этого человека. Подошли пленные римляне, кряхтя и постанывая от напряжения, подняли на кожаных веревках столб и установили его вертикально возле костра, на краю площади. Одного за другим центурионов и ветеранов подводили к крестам, прибивали и поднимали, устанавливая вокруг костра.
Скоро вся площадь была окружена рядом крестов с висящими на них людьми. Остальные пленные, которых херуски предназначили себе в рабы и оставили в живых, испуганно жались в стороне, обнимая друг друга. Германцы, тесными рядами стоявшие вокруг костра, запели вдруг заунывную, грозную песню, провожая в последний путь своих павших воинов; в такт пению они раскачивались, и ритмично били по щитам своими фрамеями и скрамасаксами. Привели несколько коней, на которых ездили убитые германцы, зарезали их и тоже бросили в костер.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 21.07.2010, 18:45   #25
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Крест и костер. Глава из ист. романа.


Потом один из херусков, высокий, сильный воин, в шлеме, украшенном турьими рогами, с горящим факелом в руке, обходя костер по кругу, поджег его со всех четырех концов. Медленно, лениво заиграли неяркие язычки пламени, шипя и испуская клубы сизоватого дыма: дрова были сырые, и костер разгорались неохотно. Подошли другие воины с факелами и подожгли груду бревен с лежащими на них телами, бросив в огонь несколько охапок хвороста и соломы. Пламя весело и задорно затрещало, разбегаясь по всему костру. Префект Корнелий Цейоний, привязанный к столбу, принялся чихать и кашлять от дыма. Слезы текли по его лицу, он громко всхлипывал и призывал богов. Огонь коснулся его ног, и префект, всегда гордый, невозмутимый и надменный, отчаянно закричал, закинув голову, подняв к темному небу искаженное, залитое слезами лицо.
Арминий, сидя на курульном кресле с перекрещенными гнутыми ножками, откинувшись и сцепив на животе руки, равнодушно наблюдал со своего возвышения за тем, как разгорающееся пламя поднималось все выше и выше, как трепещущие на ветру желто-красные языки его жадно лизали просмоленную «тунику скорби», в которую был одет префект, как она наконец вспыхнула, потом вспыхнули волосы на его голове, и вся фигура префекта скрылась в бушующем пламени.
Он горел ярко, как свеча, выл, корчился и шевелился в огне; германцы смотрели на заживо горящего человека неподвижно, открыв рты, как зачарованные. Вскоре весь костер заполыхал, как бешеный. Столбы огня, крутясь и громко треща, высоко поднялись к черному небу. Висящему на кресте Марку раскаленный воздух бил в лицо, он невольно прикрывал глаза, чувствуя, как шевелятся от жара волосы на голове и слегка потрескивает опаленная кожа. Германцы отходили от костра подальше; сам Арминий встал и передвинул вглубь трибунала свое кресло. Отвели в сторону и закованных в цепи германских князей. Они стояли неподвижно, как изваяния, и молча глядели на открывшееся перед ними ужасное, необыкновенное зрелище.
Марк висел на кресте и не умирал. С высоты его он видел всю широкую площадь, видел охваченный бушующим пламенем гигантский костер, заваленный мертвыми телами, видел горящего, как свеча, замолкнувшего навсегда префекта Цейония, который сам сдался в плен, предпочев мучительную казнь смерти в бою. Видел он и стоящих вокруг, опирающихся на свои копья германцев, и маячивших за их спинами всадников, видел римских пленных, испуганно жмущихся друг к другу. Поднимая налитые кровью глаза, он смотрел на полуразрушенный, разломанный частокол, и лагерный вал, на темное поле, на котором то и дело мелькали огни, и дальше – на вздымающиеся вверх, заросшие густым лесом темные германские холмы.
Небо совсем расчистилось, и на нем густо высыпали яркие, крупные звезды. Они весело сияли и переливались мерцающим, голубоватым светом, как будто переговариваясь между собой, подмигивая с высоты Марку и шепча ему: «Что, плохо тебе? Ничего, потерпи еще немного, парень, скоро все кончится». Он чувствовал приступы тошноты, порой начал громко кашлять, так, как будто его выворачивало. Потрескавшиеся губы его были все в крови. В ушах нарастал странный, пронзительный звон, земля куда-то плыла и качалась, все сильнее и сильнее. Приколоченные к кресту руки и ноги жгло, как огнем. Пытаясь хоть как-то облегчить боль, он мучительно тянулся вверх всем своим телом, запрокидывая назад голову. Иногда налетающий с поля ветер бросал обрывки пламени прямо ему в лицо, засыпая его золой; несколько маленьких угольков попали под тунику и тлели, прожигая кожу. Сердце его билось все сильнее, тошнота подкатывала раз разом, он корчился и выгибался дугой; наконец, он потерял сознание, и тело его, обмякнув, бессильно повисло на перекладине креста.
Когда он очнулся, костер уже догорал. Столб, к которому был привязан Цейоний, перегорев у основания, рухнул, и вместе с ним упали в костер обугленные останки того, кто еще не так давно распоряжался жизнью и смертью тысяч людей. Тянуло горьким дымом и сладковатым запахом жареного мяса. Вокруг, на всем пространстве бывшего римского лагеря, горели огни: германцы уселись пировать, справляя по своим погибшим тризну. Отовсюду неслись их пьяные крики и громкие песни. Арминий с другими князьями ушел в шатер наместника и пил сейчас там; лишь несколько часовых остались возле потрескивающего, тлеющего костра и повешенных на крестах римлян.
Некоторые из несчастных впали в счастливое забытье; другие, покрепче, еще оставались в сознании. Особенно мучался висевший неподалеку от Марка раненый центурион, тот самый, что упрекал сигнифера девятнадцатого легиона в трусости: он задыхался, провисая все сильнее на вывернутых, пробитых гвоздями руках, приглушенно стонал сквозь зубы, и то и дело поводил вокруг мученически выпученными, налитыми кровью глазами. Трус-сигнифер тоже висел на кресте неподалеку; сознание покинуло его, голова его свешивалась на грудь и из открытого рта текли струйки слюны. Большой ворон сидел на вершине креста, чистил черным клювом свои перья и каркал, задумчиво поглядывая вниз одним глазом.
Марк чувствовал, что жизнь покидает его. Странные мысли роились у него в голове. Он смотрел вниз, на огромный, переливающийся угольями, как будто драгоценными каменьями, костер, от которого тянуло сизоватым дымком, на пирующих у костров германцев, на своих товарищей по несчастью, медленно и мучительно умирающих на крестах, и неотрывно думал: зачем все это? Вся жизнь проходила сейчас перед глазами. Порой он видел себя совсем мальчишкой, загорелым, веселым и задиристым, видел сияющее под солнцем Тирренское море, и отца, еще молодого, веселого и сильного, втягивающего в лодку сеть, полную рыбы. Только это он и мог вспомнить сейчас с добрым чувством: только эти далекие времена! Потом было все хуже и хуже: жестокие ссоры с отцом после смерти матери; старик завел шашни с веселой молодой рабыней, ревновал ее и все сильнее отдалял от себя сына, пока тот, наконец, сам не ушел из дома. Затем были скитания по городам Италии, приключения, веселые и не очень, такие, что из–за них он чуть было не угодил в тюрьму, под палки префектов; а после был набор, он записался в легион, и началась его долгая служба.
Круглый год изнурительная работа по постройке крепостей, дорог и мостов, непрерывные утомительные учения в лагерях: «Стройся!», «Сомкни ряды!», «Чучело руби! Живей поворачивайся, скотина!» Брань, наряды и палка центурионов; лишь иногда отпуска, покупаемые за деньги у тех же центурионов, и грубый, животный разгул в сирийских городках, в таких гнусных притонах, куда доброму человеку и зайти-то страшно. Потом поход, война, кровь, смерть… Он вспомнил, как они веселились с товарищами, шагая по Иудее, как радовались войне: это было куда интереснее и веселее, чем год за годом тянуть лямку тяжелой гарнизонной службы. Вспомнилось ему и то, как он сам вот так же прибивал на кресты людей, и как смеялись солдаты, наблюдая за мучениями несчастных. А ведь им приходилось еще хуже, чем Марку сейчас: они висели на крестах под палящим иудейским солнцем, которое медленно пожаривало их, словно на сковороде…
Два пьяных германца подошли к кресту и остановились, глядя на Марка снизу вверх.
- Что, сволочь, висишь? – спросил один из них.
Это был тот самый воин в волчьей шкуре, что взял его. На его шее болталась римская наградная серебряная цепь, через плечо была перекинута взятая у ветерана перевязь с мечом. Марк узнал ее по серебрянной вышивке, которую в свое время заказал еще там, в Сирии, после похода в Иудею.
- Ты не сдох еще, паскуда? – продолжил германец, и повернулся к своему товарищу. – Всю семью они у меня перебили, - сказал он пьяным голосом, обнимая того за плечи. – Отца повесили, сестер угнали в рабство. Где они, не знаю; может быть, в лагерном лупанаре, солдат обслуживают. Как подумаю об этом – вся кровь у меня закипает! А второго дня брата Клефа закололи. Насквозь пронзил копьем солдат, как муху. А потом еще надругался над телом: отрезал у него, у мертвого, ухо. Ты представляешь, Вульфила?
И он снова уставился на Марка, слегка покачиваясь на широко расставленных ногах. Лицо его свирепело все больше.
- А ты никак не подохнешь, хорек! – крикнул он, грозя Марку сжатым кулаком. Второй германец потянул его прочь.
- Ладно, оставь его, Ильдихильс, пойдем, - сказал он. – Не видишь – человек умирает. К чему сейчас твои слова? Брось его, идем пить.
- Бро-осить? – протянул Ильдихильс, и подошел ближе к столбу. – Я тебя помню, ветеран, - сказал он зловеще. – Это ведь я его взял там, на поле, - отнесся он к своему товарищу, и вдруг громко икнул. – Ох, боги…Знаешь, Вульфила, какая забавная вещь получается: взял я его, отвел к остальным и сумку снял с пояса. А потом порылся в ней – и вот что нашел…
И он, порывшись в висевшей на боку кожаной сумке, достал и высоко поднял руку, показав ее второму воину. Марк увидел свое ожерелье из засушенных ушей, германских и иудейских.
– Вот какое украшение он с собой носил, проклятый римский пес…
- Ну ладно, брось, - снова сказал его товарищ, и опять потянул германца за руку. – Пойдем, он достаточно мучается теперь. Скоро он умрет, и ты сам отрежешь у него ухо. Пока что идем пить…
- Ухо? – спросил Ильдихильс, и весь ощерился, как волк, и заскрежетал зубами. – Да я на кусочки бы его сейчас порезал…Кожу с него с живого бы снял… В огонь его, на уголья, чтобы жарился медленно, час за часом…
И тут вдруг оба германца услышали негромкий смех, доносившийся со столба. Не веря своим ушам, они поглядели вверх. Висящий на столбе, измученный, израненный, окровавленный, умирающий человек смотрел на них и смеялся. Оба херуска в изумлении уставились на него.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Старый 21.07.2010, 18:46   #26
в изоляторе
 
Регистрация: 09.10.2009
Сообщений: 667

Re: Крест и костер. Глава из ист. романа.


Что мне ваши муки и ваши казни, думал Марк, и смеялся этой мысли. Вся моя жизнь – одна сплошная страшная мука. Для чего я родился? Для чего пришел в этот мир, такой прекрасный, такой удивительный, так весело и ярко переливающийся синими волнами Тирренского моря под ослепительным южным солнцем? Я пришел для того, чтобы тяжко работать и убивать других, для того, чтобы меня самого убивали и мучили. Вот и все, что досталось мне на долю. Видно, так рассудили боги, пируя на небесах: кому-то на долю досталась счастливая, беззаботная, богатая и привольная жизнь. А мне – труд, грязь и пот, а потом кровь и мучительная смерть. Что я есть? Ничтожная песчинка в этом огромном, причудливом, разнообразном мире: дунул ветер, погнал перед собой пыль – и все, нет меня. И какие бы казни вы сейчас для меня не придумали, какими пытками бы не мучали – ничто уже не имеет значения. Я - ничтожнейшая из мошек, я тот атом, про которой вещают философы; что плохого можно сделать атому?
Он чувствовал такое невероятное смирение перед своей горькой судьбой, ниспосланной ему кем-то свыше, тем, кто управляет мирами, какого никогда прежде не испытывал в своей жизни. Само это чувство давало ему огромное успокоение и готовность вынести любые, самые страшные муки. Всегда он чего-то хотел, к чему-то стремился, кому-то завидовал; всю жизнь суетился, выгадывал, хотел нажиться, убивал на войне, насиловал и грабил. А теперь он вдруг ясно осознал ничтожность всего этого, ничтожность своего существования вообще. Он смотрел вокруг, видел громадное, горделивое, звездное небо, непроходимые леса и болота, горы, окружающие лагерь, и так ярко, как никогда прежде, созновал тщету человеческих усилий и стремлений.
Все мы исчезнем, думал он, растворимся в небытие; а это прекрасное небо, и лес, и горы, и сверкающее голубой волной море будут вечно. И потому все, что вы сделаете сейчас со мной – не имеет никакого значения. Он думал это невнятно, обрывками, путано; он никогда не смог бы выразить своих мыслей словами; но он чрезвачайно остро, отчетливо ощущал ничтожность всего происходящего с ним по сравнению с той страшной, черной, бездонной вечностью, которая ожидает всех нас. И потому он смеялся, вися на столбе, истекая кровью и глядя вниз, на своих мучителей.
- Так ты еще смеешься, пес? – прошептал Ильдихильс изумленно и яростно.
Он оглянулся вокруг, увидел валяющийся у погребального костра чей-то дротик, нагнулся и схватил его. Товарищ попытался было удержать его, но было поздно: Ильдихильс с силой метнул ангон, и он вонзился Марку в грудь, под ребро, пронзив его насквозь и пригвоздив к столбу. Смех его оборвался, он дернулся, весь содрогнулся, напрягаясь из последних сил, с протяжным, мучительным, нутряным стоном потянулся кверху, и умер, обмякнув, обвиснув на кресте, уронив на грудь лысеющую голову.
- Вот так! – сказал Ильдихильс, отдуваясь и выпячивая нижнюю губу. – Все же заткнул я тебе глотку, шелудивый римский пес!
Часовые, опираясь на свои копья, равнодушно наблюдали за ним. Ильдихильс сходил к своему костру и принес оттуда топор. Некоторое время он старательно рубил столб, на котором висело пригвожденное, залитое кровью мертвое тело Марка. Прибитые к другим крестам, еще живые римляне следили за его работой. Наконец, столб с громким треском повалился на землю. Тогда Ильдихильс достал меч-гладий, тот самый, что снял с Марка, подошел к мертвецу, присел на корточки и отрезал у мертвеца левое ухо. Несколько минут он разглядывал кровоточащий обрубок, покачивая головой и улыбаясь, что-то шепча потрескавшимися, обветренными губами, потом сунул его за пояс, и вместе с товарищем снова отправился пировать.
Квинт вне форума   Ответить с цитированием
Ответ

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Текущее время: 12:21. Часовой пояс GMT +3.



Powered by vBulletin® Version 3.8.6
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot
Права на все произведения, представленные на сайте, принадлежат их авторам. При перепечатке материалов сайта в сети, либо распространении и использовании их иным способом - ссылка на источник www.neogranka.com строго обязательна. В противном случае это будет расценено, как воровство интеллектуальной собственности.
LiveInternet