Особенности национального санаторного лечения
(Окончание)
Покончив с процедурами, спешу познакомиться с другими пациентами санатория. Вежливо стучу в соседние палаты, захожу, присаживаюсь на краешек стула, спрашиваю о здоровье. Опять же анамнез читаю. Многие больные сразу обрушивают на меня весь поток своих непередаваемых ощущений от заболевания, но моим скромным мнением не интересуются. Некоторые угрюмо молчат. Кто-то вообще меня не замечает.
В иные палаты пациенты заходят толпами, начинают спорить, ругаться. Причём зачастую на отвлечённые от постояльца палаты темы. Он, бедняжка, кричит:
- Граждане! Вы ко мне пришли. Хотя бы поинтересуйтесь самочувствием! Эй! Ну, уделите мне хоть минуту своего внимания! Ау! Я вообще ещё жив, или превратился в бестелесный призрак?
Но ругань и споры продолжаются, иногда даже до членовредительства дело доходит. Бузотёры топчутся по кровати больного, расшвыривают его вещи, чёркают каракули в истории болезни, дёргают друг друга за чубы. А до страждущего им дела нет.
Или ещё хуже. Выслушают пациента его же собратья по несчастью, и грубо так по самым больным местам хлещут, и мордой в грязь макают. Оно, может, грязь в санатории исключительно лечебная – не мне судить, но уж как-то по-хамски получается. Человек страдает, утешения ищет, а его утешить никто не хочет.
Или ещё другой случай. Пациент убедил себя в том, что он – неизлечимо болен. И требует от всего медперсонала постоянного заботливого участия. Доктора и медсёстры к нему по десять раз на дню наведываются. Он им то один набор симптомов подсовывает, то другой. Каждый раз тщательного разбора требует. Рецепты в рамочки над кроватью развешивает. Врачи с ног сбиваются, пытаясь объяснить недогадливому, что у него банальная вегетососудистая дистония, а он им – мне виднее. У меня страшный синдром «Кандинского-Коновалова». Не скрывайте от меня правды. Я же чувствую, что опасно болен.
Врачи выходят из палаты, нервно курят в углу, вдыхают поглубже целебного санаторного воздуха - прямо в свои гениальные лёгкие, и снова отправляются спасать и уговаривать. И вот ведь, что удивительно. У медперсонала хватает терпения не обвинять таких больных в симуляции, и не выгонять из санатория, а продолжать лечить и увещевать. А ведь таких экземпляров немало. И что там на самом деле думают медики про этих так называемых больных – неизвестно. Все ли их мысли цензурные или только отчасти – остаётся лишь гадать. Однако представляю себе, как устают врачи с такими, с позволения сказать, больными.
Как-то общения с отдыхающими и болезными не получилось. У меня сложилось впечатление, что в этом санатории, который создавался для больных, нуждающихся в понимании и сочувствии людей, сами люди друг другом нисколько не интересуются. Каждый хочет говорить только о себе и обсуждать исключительно своё, страшное и неизлечимое заболевание. Даже диагнозы себе сами порой ставят: «Тяжёлый случай», «Безнадёжный случай».
Ко мне в палату за всё время пребывания только один заболевший и заглянул. Да и то - по ошибке. Пробурчал что-то невразумительное, но явно ко мне не относящееся, и отбыл восвояси.
Впрочем, чего жаловаться? Я ведь тоже из таких эгоистов. По палатам хожу, вежливость и интерес проявляю больше ради того, чтобы в ответ мною поинтересовались и обо мне поговорили. Диагноз «гордыня», наверное, самый популярный в санатории. Хотя, возможно, я просто не те палаты для посещения выбираю – вон их сколько – за год не обойдёшь.
Грустно как-то становиться. Возвращаюсь в свою палату. Доктор, спасибо ему за участие, заходит вторично. Предъявляю ему результаты своих причёсываний и приглаживаний. Хмыкает скептически и опять зеркало к моей тыльной стороне приставляет. Объясняет, что получилось ещё хуже. Выдавленный прыщ не стал кратером вулкана, а расцарапанная бородавка выглядит не эстетичнее целой.
Понимаю и принимаю. Стыдно как-то. А доктор смотрит и молчит. Вспоминается Джером К Джером, который прочитав медицинский справочник, обнаруживает у себя все болезни, кроме родильной горячки, и несёт себя торжественно дарить родной медицине для экспериментов.
У доктора, конечно, хватает тактичности не называть меня симулянтом. Но всё и без слов понятно.
Сначала возникает спонтанное намерение ловить каждое его слово, учиться, вернее лечиться с утроенной энергией – дело я это люблю и уважаю с детства. А потом ловлю себя на мысли: «А стоит ли? А есть ли в этом смысл? Если человек прожёвывает жизнь до середины, но так и не понимает, что именно он употреблял: конфитюр или напротив целлулоидные сардели, то, наверное, бесполезно уже прививать эстетический вкус и воспитывать из себя гурмана. Да и кому это надо? Усталым врачам санатория? Озабоченным пациентам? Вряд ли.
Конечно, окружающие меня в быту вполне здоровые люди, считают, что я давно и основательно болею. Некоторые даже опасливо обходят стороной. Но то обыватели. Их собственные диагнозы лежат несколько в иной плоскости. А мнение специалиста никуда не денешь. Как-то не хочется походить на привязчивых надоедливых пациентов.
И ещё ловлю себя на мысли, что рискую влюбиться в хищного доктора. В интеллектуальном смысле. Ловить каждое его слово, ночами обдумывать сказанное, искать намёки и полунамёки. С нетерпением ждать встречи, как собака вилять хвостом и лизать руку за малейшее тёплое слово. Кроить и переделывать свой организм по его лекалу. И бояться самостоятельно сделать хотя бы вдох.
Вот этой паталогической зависимости боюсь. Потому что с этим направляют совсем в другие лечебные заведения. Поэтому решаю покинуть санаторий добровольно и перестать притворяться и выдумывать всякие несуществующие хвори.
P.S. Истины ради стоит отметить, что к пациентам, которые на самом деле серьёзно больны, в горнодобывающем санатории проявляют искренне участие и милосердие. У их одра собираются сочувствующие и медперсонал. Приносят цветы и сладости, чутко ловят каждый вздох, каждое слово. Тихо беседуют, говорят о прекрасном. Если хотите, проверьте сами…
© Неофит